Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Возрастной ценз в 60 лет требовался для занятия должностей, имеющих отношение к государственным культам: список включал жрецов (Leg. VI. 759 d), судей по уголовным делам, связанным со святотатством (IX. 878 е), и, наконец, «руководителей дионисийских обрядов». Последние отвечали за трезвость участников официальных празднеств (II. 671 е). Из стражей законов, или номофилаков, десять, наиболее старых (между 60 и 70 годами), входили в Ночной совет — высший государственный орган охраны, который располагался на акрополе (XII. 951 d-е; 952 а; 961 а; 969 b). А.Ф. Лосев в своих критических замечаниях к «Законам» пишет: «Сократа нет в последнем сочинении Платона, но зато здесь присутствует высший авторитет в виде некоего Ночного совета… из десяти очень мудрых, очень престарелых и очень беспощадных законодателей, "божественное собрание" (XII. 969 b), которое держит в своих руках государство и которое в предрассветном сумраке, еще до восхода солнца, решает судьбу каждого нового дня идеального общества» [191]. Моделью для Ночного совета, скорее всего, послужила именно спартанская герусия, о которой Платон точно так же, как и о выдуманном им Ночном совете, отзывался как о божественном изобретении (III. 691 е).

Одной из характерных черт спартанцев был их известный всем грекам консерватизм. Как правило, нерешительность и колебания Спарты в вопросах, которые касались внешней политики, объясняются исключительно сложной внутренней обстановкой внутри самой Спарты. И это по большому счету справедливо. Необходимость держать в повиновении огромную армию рабов-илотов сковывала внешнеполитические инициативы Спарты. Но наряду с этой объективно существующей реальностью был еще один немаловажный фактор, предшествующий агрессивно настроенной спартанской молодежи осуществлять свои планы. Прославленный спартанский консерватизм отчасти можно объяснить тем, что судьбоносные для Спарты решения в конечном счете принимала герусия. При слабости народного собрания, соперничестве царей и ежегодной сменяемости эфоров принятие абсолютно всех важных решений зависело от позиции геронтов. Конечно, и цари, и эфоры имели возможность оказывать давление на членов герусии, но тем не менее при отсутствии серьезных разногласий внутри этой коллегии последнее слово всегда оставалось за «старцами». С этой точки зрения Спарта, конечно, была геронтократическим государством, в котором на вполне законном основании власть принадлежала самой старшей возрастной группе — тем, кто достиг 60 лет. Оканчивались полномочия геронта только с его смертью или серьезной болезнью. Такое засилье стариков во власти накладывало отпечаток на качество принимаемых властями решений: нерешительность, косность, закрытость, боязнь любых инноваций как в экономике, так и в политике усиливали внутри Спарты застойные явления и в конце концов привели ее к состоянию глубокого кризиса. Конечно, нельзя абсолютизировать влияние герусии на те процессы, которые происходили в Спарте, особенно после Пелопоннесской войны. Кризис полиса был общим явлением для греческих государств. Но в Спарте он протекал особенно болезненно. Застой в экономике, нежелание властей что-либо менять и страх перед необходимыми социально-экономическими реформами привели Спарту к быстрому сокращению гражданского населения, так называемой олигантропии (досл. малолюдство) [192]. Такого явления не было ни в одном греческом полисе. Часть вины за это лежит, бесспорно, на герусии. Она не в последнюю очередь способствовала тому, что в Спарте постепенно набирал темп процесс «старческого окоченения и отклонения от всех естественных человеческих отношений» [193].

Уже в древности не было единого мнения относительно того, к какому типу государств следует отнести Спарту. Так, для сторонников олигархической формы правления, как в Афинах, так и в других греческих полисах, Спарта была символом и образцом для подражания. Они не сомневались, что спартанцы изобрели лучший из возможных вариантов правления. Иного вывода и нельзя было сделать о государстве, которое всегда поддерживало олигархические режимы и подавляло демократические (Xen. Hell. II. 2. 5–9; Diod. XII. 11; XIII. 104; Plut. Lyc. 13). Недаром Критий у Ксенофонта говорит, что «наилучший государственный строй — это лакедемонский» (Hell. II. 3. 34). Став во главе одной из самых одиозных коллективных тираний — тирании Тридцати, Критий, пусть на короткий момент, но сумел учредить в Афинах олигархию со «спартанским выражением лица». Он вполне сознательно имитировал некоторые черты спартанской политической системы: так, эфорами были названы члены комитета, готовившего переворот; правящий совет по аналогии со спартанской герусией состоял из 30 членов; ограничение числа полноправных граждан тремя тысячами примерно совпадало с численностью спартиатов, каким оно было во времена Крития; преследование богатых метеков, возможно, имело своим образцом спартанскую ксенеласию (Lys. XII. 6–7; Diod. XIV. 5. 5). Попытка Крития воплотить свои теоретические положения на практике, взяв за образец олигархическую Спарту, — свидетельство того, какое огромное впечатление на весь греческий мир оказали успехи Спарты в Пелопоннесской войне. Спарта тем самым продемонстрировала эффективность как своей политической системы, так и всего образа жизни. Но если в сознании греков Спарта была бесспорно олигархическим полисом, и именно такое ее восприятие зафиксировано в трудах греческих историков, то, напротив, в произведениях древних философов перед нами предстает несколько иная картина.