Лариса Печатнова - Спарта. Миф и реальность

Иногда высказываются мнения, что из-за способа комплектования этих магистратур я социального состава их членов эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме были самым слабым звеном в политической системе своих государств и постоянно использовались «не по назначению». Особенно характерна эта точка зрения для тех исследователей, которые рассматривают соответственно эфорат и народный трибунат как государственно-правовые аномалии [131] Виктор Эренберг, например, считал эфорат единичным явлением, хотя, по его мнению, именно учреждение эфората сделало спартанскую конституцию полисной, а самое Спарту — полисом ( Ehrenberg V . Sparta. Geschichte. Sp. 1382). В том же духе высказывался и Мартин Хэммонд в отношении народных трибунов. Он полагал, что трибунат — это конституционная аномалия, с начала и до конца остающаяся экстраординарной магистратурой ( Hammond М . The Augustan Principatc in Theory and Practice during the Julio-Claudian Period. New York, 1968. P. 80). . Эфоры в Спарте и народные трибуны в Риме, по млению этих ученых, лоббировали интересы самых разных политических партий, проявляя при этом подчас абсолютную беспринципность. Отчасти это верно. Известна, по крайней мере для периода поздней классики, высокая степень коррумпированности эфоров, о которой говорит Аристотель. По его словам, «в состав правительства попадают зачастую люди совсем бедные, которых вследствие их необеспеченности легко можно подкупить» (Pol. II. 6. 14. 1270 b 9–11). Поэтому, как думают некоторые исследователи, ни о какой постоянной корпоративной политике эфоров говорил» вообще не приходится. Наоборот, «политика разных коллегий, — по словам Э. Эндрюса, — мота быть противоположной, и отдельные коллегии могли относиться друг к другу отнюдь не дружески» [132] Andrewes A. The Government of Classical Sparta // Ancient Society and Institutions. Studies presented to V. Ehrenberg. Oxford, 1966. P. 8. . Точно так же отзывается о народном трибунате М. Хэммонд. По его мнению, трибунат был годен для любой политической программы — он был инструментом и в руках демократических реформаторов вроде Гракхов, и в руках аристократических реакционеров наподобие Суллы, и в руках популярных демагогов типа Цезаря [133] Hammond M . The Augustan Principate… P. 80. . Но то, что в отдельные исторические моменты и эфоры, и народные трибуны подчас становились mancipia nobilium , вовсе не означает, что такова была их внутренняя сущность.

Несмотря на то что аристократия научилась использовать эти магистратуры в своих интересах, тем не менее они оставались в силу своей имманентно антиаристократической сущности препятствием для полного высвобождения правящей элиты от их влияния. Недовольство высших слоев общества постоянно проявлялось в попытках аристократического реванша, направленного или на уничтожение этих магистратур, или хотя бы на ограничение их полномочий. В Спарте борьба царей с эфорами закончилась уничтожением самого этого института во 2-й пол. III в. до н. э., в Риме при Сулле — существенным ограничением власти народных трибунов, когда на основании lex Cornelia de tribunicia poteslate (80 г. до н. э.) они лишились почти всех своих властных полномочий и перестали быть полностью безответственными и безнаказанными (Veil. Pat. 2. 30: imago sine re). Хотя право на интерцессию за ними сохранилось, но теперь за «неуместное вмешательство» они могли быть подвергнуты штрафу. Цицерон, отнюдь не являвшийся сторонником экстремальных действий Суллы, за этот закон, однако, его похвалил. По словам Цицерона, Сулла «отнял у плебейских трибунов власть совершать беззакония, но оставил им власть оказывать помощь» (De leg. III. 9. 22).

Обе магистратуры очень рано были оформлены как неприкосновенные в силу клятвенного постановления. Так, вскоре после учреждения эфората между царями и эфорами была установлена ежемесячная клятва. Эфоры клялись от имени гражданской общины, цари — от своего собственного имени (Xen. Lac. pol. 15. 7). Наличие подобной клятвы между двумя высшими коллегиями — это постоянное напоминание всему обществу о законности обоих институтов и невозможности их существования друг без друга. Это был тандем, мыслимый как неразрывный.

В Риме, согласно традиции, закон о неприкосновенности народных трибунов был принят одновременно с учреждением этой магистратуры в 494 г. (lex sacrata — Liv. II. 33. 2–3; III. 55. 10) и позже неоднократно подтверждался (Liv. III. 55. 6; IV. 6. 7). По-видимому, из декларативного в действующий этот закон превратился только в 449 г., когда были введены суровые санкции за его нарушение («Всякий, кто причинит ущерб народным трибунам… обрекается в жертву Юпитеру, а имущество его распродается в пользу храма Цереры, Либера и Либеры» (Liv. III. 55. 7. Пер. Г.Ч. Гусейнова; см. также: Dion. Hal. VI. 89. 3).