Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

«И неужели, неужели золотой век существует лишь на одних фарфоровых чашках?» – с горечью вопрошал он.

«Старческий недужный бред», – отвечали ему.

Он записывает в своей «письменной книге»: «Вы скажете это сон, бред: хорошо, оставьте мне этот бред и сон».

Весной 1875 г. старорусский исправник Готский, явно нарушая служебный долг, продемонстрировал изумлённой Анне Григорьевне Достоевской «довольно объёмистую тетрадь в обложке синего цвета» [412]: дело о полицейском надзоре над её мужем. Тетрадка эта, надо полагать, небезынтересная для потомков, канула в Лету [413].

Каждая новая находка, связанная с именем автора «Преступления и наказания», – чрезвычайная редкость. Правда, обнаруженные нами в Центральном историческом архиве Москвы (ЦИАМ) документы – отнюдь не исчезнувшие рукописи «Братьев Карамазовых». Это бумаги сугубо официального свойства – очевидно, аналогичные тем, которые были доверительно показаны Анне Григорьевне благодушным полковником Готским. Однако в них заключена собственная – весьма показательная – интрига.

20 августа 1864 г. петербургский обер-полицмейстер направляет своему московскому коллеге следующее послание:

С.-Петербургского Обер-Полицеймейстера Канцелярия Секретно Стол 1. № 4932

Московскому Обер-Полицеймейстеру

Состоявший в С.-Петербурге (под секретным надзором. – И. В. ) по Высочайшему повелению, объявленному мне в предложении С.-Петербургского Военного Генерал-Губернатора от 1 Декабря 1859 года за № 867, отставной подпоручик Фёдор Достоевский, сужденный в 1849 году по делу преступника Буташевича-Петрашевского, временно выбыл в г. Москву.

Сообщая о сём Вашему Сиятельству, имею честь покорнейше просить сделать распоряжение о продолжении за Достоевским означенного надзора и о времени выезда его из Москвы меня уведомить.

В письме есть ссылка на высочайшее повеление, «объявленное» 1 декабря 1859 г. Именно тогда бывший каторжник, ненадолго задержавшийся в Твери по пути из Сибири, получает вожделенное разрешение вернуться в северную столицу. Одновременно за ним учреждается секретный надзор (который, впрочем, и так существовал с 1856 г.) [416]. Выезжая в Европу, автор «Бедных людей» в отличие от прочих граждан вынужден каждый раз обращаться в III Отделение «с особою просьбою» [417].

Получив отношение из Петербурга, московский обер-полицмейстер Крейц спешит в свою очередь озаботить собственных подчиненных (в деле сохранился лишь черновик):

Секретно

К № 1433. 25 августа 1864 г. № 1545 Г. Полицеймейстеру I Отделения С.-Петербургский Обер-Полицеймейстер от 20 сего Августа в № 4932 меня уведомляет, что состоявший

в С.-Петербурге по Высочайшему повелению, по делу преступника Буташевича-Петрашевского, отстав<���ной> подпоручик Фёдор Достоевский временно выбыл в г. Москву.

<���Давая об этом знать> В<���ашему> В<���ысокоблагород>ию, для распоряжения к продолжению помянутого надзора за Достоевским, в случае прибытия его на жительство во вверенное Вам отделение и предлагаю о <���последующем> и о времени выезда Достоевского <���нрзб> мне донести.

1546 повещ<���ено> 2 отделения

1547 повещ<���ено> 3 отделение [418].

На этот стереотипный запрос немедленно откликаются все полицейские округа:

24139/1461

Секретно

Получ<���ено> 28 Августа 1864 г.

Господину Московскому Обер-Полицеймейстеру

Полицеймейстера 2-го Отделения

Рапорт

В исполнение предписания Вашего Сиятельства от 25 Августа за № 154 имею честь донести, что об учреждении секретного надзора за упомянутым в том предписании Отставным Подпоручиком Фёдором Достоевским, по вверенному мне Отделению распоряжение сделано.

Власти обеих столиц не дремлют. Но обратим внимание на даты.

Достоевский выехал из Петербурга в Москву в десятых числах августа и пробыл там всего несколько дней (21-го он уже навещает томящегося в петербургском долговом отделении Аполлона Григорьева [420]). Таким образом, громоздкая государственная машина крутится вхолостую: фигурант уже давно вернулся домой.

Интересно: где же была полиция раньше? Ведь практически всё начало текущего 1864 г. Достоевский проводит в Москве – у постели угасающей в чахотке жены. Однако это не отмечено в полицейских анналах.