Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Я никогда потом не мог разубедить себя в этой мысли, и однако же с тех пор прошло двадцать пять лет и утекло чрезвычайно много воды. Впоследствии я пришёл к личному моему убеждению, что чем менее на твёрдой, естественной и народной почве стоит общество, тем сильнее в нём эта потребность «высшей мысли» [и именно в самой юной части его, ещё только лишь приготовляющейся жить] [1264]и «высшей жизни» и что в идеале нашем заключается, несомненно, как бы нечто болезненное, чего нет или мало у других наций. В этом смысле даже самый нигилизм есть, конечно, в основе своей потребность высшей мысли. Нигилизм можно в этом смысле отчасти сравнить с атеизмом. То же самое беспокойство, которое увлекает и манит жаждущую веры душу к небесам, заставляет и атеиста отвергать веру в эти небеса. Атеизм есть только обманчивое спокойствие, ибо никогда атеизм не обладает душою индифферентной (иначе он не атеизм, а лишь жалкий индифферентизм). Душа, успокаивающая себя полным отрицанием, может быть всего более жаждет положительного подтверждения.

[Но, сделав один вывод (о потребности идеализма), я в то же время сделал и другой, то же по сие время при мне оставшийся и с течением времени ещё укоренившийся. Это – что нигде на свете, кроме как у нас, может быть, нет столько мошенников и лакеев мысли, столько самого низменного подбора // людей, как в так называемом классе интеллигентов. Это как бы полная и всегда присущая противоположность идеалистам. Эта так называемая золотая середина, которая, кажется, так и родится бездарною и развратною. Между тем она…] Но этот идеализм как часто становится жертвою самой грубой середины! Особенно в последнее время, вероятно с распространением полуобразования. Кажется всё больше и больше является совершенно бездарных и развратных людей. При отсутствии всякой потребности в идеале и высшей мысли, они тем не менее льнут к прогрессу, потому что около него им выгоднее. И может быть нигде на свете не размножается столько лакеев мысли и промышленников в либеральном деле, как у нас в последнее время, так этим людям без сомнения живётся легче на свете и так как они чрезвычайно нахальны, вследствие своего тупоумия [1265], то труждающаяся и <1 нрзб> молодёжь наша, «молодёжь идеала» – слишком легко подчиняется им окончательно и отделяется в полное рабство. Отрицание для них – не высшая мысль и не потребность её, а лишь право на бесчестье. Всякая высшая мысль, до которой они прикасаются, – немедленно ими опошливается. В будущем мечтательном так называемом реальном устройстве общества они видят лишь право…

ИРЛИ. Ф. 100. № 29590. ССХб. 36. Черновой автограф на двух листах, имеющих авторскую нумерацию, – 29 и 30.

Этот отрывок, не вошедший в окончательный печатный текст, обладающий теми же признаками, что описанный выше (№ 4). Судя по содержанию, он также относится к первой главе декабрьского выпуска «Дневника писателя» 1876 г. (главки III, IV, V).

…хочу, чтоб и вы не имели права [претендовать] требовать от меня стыда, глупых слёз и раскаяния. Я хочу, чтоб вы сознались в том, что не имеете права этого требовать.

– Что дурного в поступке вашем. Знайте, милостивый государь, что вы имеете право на всё плевать и всё презирать и даже делать всё, что вам вздумается, но – до известной черты, до тех пор пока поступок ваш не вредит ближнему. Вот где нравственное основание поступков человеческих!

– Вредите ближнему? А почему бы мне не вредить ближнему?

– Но это порочно, безнравственно.

– [О] нравственность вещь относительная, я уже вам сказал, и ни на чём даже не основанная. К тому же везде различная, кто только умеет всмотреться; а уж про различие в веках и временах и говорить нечего. Опять-таки всё это потому, что тут старый обычай, закон – и более вы ничего не сумеете сказать.

С законом мы кончили: вы меня упекли, а потом я вас упеку – вот результат закона. Но всё-таки почему [я хочу, чтоб вы сознались?] <���безнравственно и порочно? [1266]> – Не сами ли вы, то есть вся ваша мудрость, ваша наука, ваши философы давно уже согласились махнуть рукой на предрассудки и [даже] то//, что прежде считалось любовью, добродетелью, считается теперь повсеместно у людей передовых и учёных за тот же самый эгоизм. Благодеяние ближнему я делаю для себя же, для собственной выгоды и для собственного удовольствия и не иначе. И это все знают теперь, все это мыслят и трезво смотрят на вещи. Если же опять вопрос о выгоде, то опять-таки повторяю: оставьте меня самого быть судьей моих выгод.