Олаф Брок - Диктатура пролетариата

И эта жизнь улиц, особенно московских, точно отражает вектор развития общественного быта при большевизме.

Радостно наблюдать, как к населению возвращаются бодрость и оптимизм – разумеется, на улицах много несчастных инвалидов и попрошаек, но, как и в старые дни, там весело играют дети. Насколько можно судить, населению удалось быстро преодолеть последствия войны и лишений благодаря простой живучести – и за счет принесения слабых и старых на алтарь естественного отбора. Дореволюционные блеск и роскошь испарились. Уровень жизни всех слоев населения нивелировался. «Аристократы», будь то знать или купечество, исчезли вместе с помпезными каретами, великолепными орловскими рысаками, солидными кучерами, шикарными авто. Теперь можно встретить лишь аристократов в лице Троцкого или другого вождя, пролетающего мимо на правительственной машине, чаще в сопровождении военного кортежа. Элегантность костюма и чисто внешняя опрятность, как правило, выдают иностранца. Даже представительницы прекрасного пола одеты в высшей степени скромно, если не бедно; редко-редко глаз цепляет наряд, преодолевший рамки нищеты.

Общее впечатление однообразия усиливается тем, что привычные яркие оттенки вышли из обихода. Знаменитая кумачовая рубаха прекратила существование; остатки пестрой крестьянской одежды полностью вытеснены из городской картины. Теперь редко увидишь просторное облачение белого духовенства, которое летом бывало самых радужных тонов, – очевидно, требуется мужество, чтобы носить его без крайней надобности. Исчезло и живое разнообразие униформ – военных, гражданских, служебных, студенческих, гимназических; разве что то тут, то там на глаза может попасться чиновничий картуз. Костюм западноевропейского образца с его убогим однообразием выдворил все остальное. Хоть как-то разбавляют общую картину красноармейцы, одетые в грубые серо-коричневые шинели, доходящие почти до пят, и странного вида суконный головной убор, напоминающий по форме стальной шлем средневековых княжеских дружинников [60] Автор имеет в виду буденовку. .

Но чем дольше наблюдаешь и слушаешь, тем ярче среди однообразия проступают дореволюционные городские типажи, сменившие лишь внешний облик. Как и прежде, по московским закоулкам раздается скрипучий голос старьевщика, волжского татарина, предлагающий купить подержанные вещи. Улицы старого царского города как никогда кишат нищетой – как профессиональными попрошайками, так и истинно нуждающимися, – причем ни тех, ни других нельзя упрекнуть за излишнюю навязчивость. Снова появились мороженщики с ведерками буржуазного лакомства на головах, сулящего усладу в жаркий летний день. Как и раньше, на улицах и в подворотнях разместились прилавки продавцов старой книги и других мелких торговцев. Повсюду снуют разносчики с коробами фруктов, зелени и разнообразнейшей выпечки – дети торгуют наряду со взрослыми – и никакие коммунистические органы защиты прав ребенка более не собираются что-то с этим делать. Что касается товаров, привычные продукты питания продаются, как раньше. Изысканные деликатесы можно купить в первоклассных государственных магазинах, где они содержатся в чистоте и порядке, в то время как повседневные продукты, такие как хлеб и мясо, открыто лежат на уличных прилавках все в такой же несусветной антисанитарии, как и прежде. По-видимому, новая власть благополучно оставила планы на ужесточение гигиенических стандартов, не справившись с требованиями серой повседневности. Народ так и продолжает ездить на извозчиках, и, как и в былые времена, в извозчики приходится идти чистеньким паренькам, которых в менее коммунистических странах направили бы прямиком на школьную скамью, а не на козлы. Автомобили, как только дорога позволяет, разгоняются с поистине русским размахом, подвергая себя самой реальной опасности, – и ни один коммунистический страж порядка особенно не возражает против такого лихачества, угрожающего жизни окружающих.

В повседневной жизни снова заметны старые добрые черты русской культуры (или бескультурья), набирающие силу после недавней бури. Старые формы культуры пустили свои пульсирующие токи по венам новой жизни, отметая в сторону все доктрины и реформы.

Несмотря на это, большевизм еще не прекратил свою активность, не перешел на оборонительную позицию. Русский коммунизм все еще агрессивен, он все еще борется за безраздельную власть над обществом. Просто теперь основные атаки проводятся по другим фронтам, они направлены на другие сферы жизни, чем раньше.