Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Но это было потом. А тогда атмосфера в городе становилась все тревожнее, и наступил день, когда мою маму чуть было не убил в поликлинике контуженый фронтовик.

Началось с того, что к маме на прием явилась женщина с круглым, как блин, лицом, с худой золотушной девочкой лет пяти. Выяснив, что ребенок болен ангиной, мама стала выписывать рецепт.

— Нам ваш рецепт не нужон, — заявила пациентка, уколов маму враждебным взглядом, — знаем, какие лекарства вы выписываете. Я хочу, чтобы мою дочку положили в больницу. Пусть там ее лечат.

— С этим заболеванием в больницу не кладут, — с трудом сдерживаясь, сказала мама. — Если же я как врач вас не устраиваю, то обратитесь к другому врачу.

— Все вы одним миром мазаны, — пробормотала женщина и, схватив ребенка, выбежала из кабинета.

Через час в него ворвался ее муж, тщедушный человек со впалой грудью и безумными глазами.

— Я тебе карачун сделаю, жидовская зараза, — выкрикнул он и поднял над головой стул. К счастью, в кабинете в это время была медсестра, каким-то чудом успевшая его оттолкнуть. Сразу вбежали люди. Его скрутили, он бился, как в припадке падучей, хрипел: — Гады! Гады!

Мама слегла после этого случая и три дня не ходила на работу.

А через неделю этот человек пришел к нам домой. Был он в старой шинели, в галифе и в начищенных до блеска сапогах. Глаза у него были спокойными и грустными. Увидев его, мама побледнела, а он торопливо сказал:

— Повиниться пришел. Ради бога простите меня, доктор.

Мама его не выгнала.

Когда он снял шинель, на его груди сверкнули ордена и медали. Этот человек прошел всю войну. Был дважды ранен и тяжело контужен.

Сидя в гостиной на самом краешке стула, он говорил медленно, как бы с усилием:

— Понимаете, доктор, моя дура явилась домой и рассказала, что жидовка отказалась положить нашу дочь в больницу без взятки. Я же после контузии стал очень нервным. Тут еще дело врачей плешь проело. Ну, я и вспылил. Какое счастье, что беды не случилось. Бог миловал… А потом навел справки и узнал, что вы и врач хороший, и человек хороший. Никто о вас слова дурного не сказал. Узнал и про то, что ваш первый муж погиб на фронте. Ну, вот… Простите, доктор. По дурости это все… Снимите камень с души…

— Вам необходимо нервы лечить, — сказала мама.

Расстались они чуть ли не друзьями.

Гете говорил, что с высоты разума мир представляется сумасшедшим домом. А мы жили в стране, где сумасшествие считалось нормой, а нормальность воспринималась как безумие.

Сталин умер вечером 5 марта. Многие ликовали, а многие с ужасом спрашивали: «Что теперь будет?»

6 марта утром мы с мамой пошли на базар.

— Что теперь будет? — спросил я.

— Весна, — сказала мама, — смотри, деревья уже начинают цвести.

— Я не об этом.

— А я об этом, — улыбнулась мама.

В пять лет я уже умел читать. Об этом позаботилась обожавшая своего единственного внука бабушка. Мне очень нравились бабушкины сказки, и я требовал, чтобы она их рассказывала не только перед сном, но и днем, в самое неудобное для себя время. Вот бабушка и решила, что приучив меня к чтению, она сможет немного отдохнуть от моей тирании.

В десять лет я попал под очарование свободного чтения. Уроки были запущены, в дневнике появились двойки и скорбные записи учителей, недоумевавших, что же произошло с ребенком, еще недавно таким прилежным и дисциплинированным. Я же целиком растворился в мире книг и с восторгом постигал его бесконечную многогранность.

Кончилось тем, что маму вызвала моя классная руководительница — старая дева неопределенного возраста, преподававшая украинскую мову и всегда ставившая мне пятерки за то, что я знал наизусть стихи Тараса Шевченко. Вернувшись из школы, мама перестала меня замечать. От нее веяло таким холодом, что я заплакал.

Два дня она со мной не разговаривала, а потом разразилась гроза. Мне вообще было запрещено читать, пока я не выправлю ситуации в школе. Потрясенный суровостью наказания, я взялся за ум и, хоть и не сразу, но наверстал упущенное.

С годами я несколько раз пытался вернуться к книгам, которые так любил в детстве, но, перечитывая их, ни разу не ощутил прежнего очарования.

Книги не виноваты. Все дело в школьнике, который ими жил. Когда школьник исчез, то остался голый текст, слишком ничтожный, чтобы сохранить хотя бы тень былой прелести. Но, к счастью, есть такие книги, значимость которых в человеческой жизни лишь возрастает с годами. Они никогда не меркнут.