Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

«Влачить его из Тауэра по земле через все лондонское Сити в Тайбери, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, отрезать половые органы, вспороть живот, вырвать и сжечь все внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту». Спустя много лет в архивах был найден оригинал этого замечательного документа, написанный рукой Генриха VIII. Сразу после приговора Томас Мор простился сыном и дочерью, которые рыдали так, что не могли сдержать слез даже тюремщики.

Рано утром 6 июля 1536 года в Тауэр явился друг Мора Томас Поп, секретарь канцелярского суда.

— Вы будете казнены сегодня в 9 утра, и король соизволил заменить вам мученическую казнь простым отсечением головы, — сказал он со слезами на глазах.

— Поблагодарите от моего имени Его Величество за оказанную милость, — ответил Мор с выразительной усмешкой.

Было ранее утро. По небу медленно скользили серебристые облака, и ему казалось, что они провожают его в последний путь. Мор спокойно шел мимо людской толпы, собравшейся полюбоваться редким зрелищем. Лицо его было спокойным. Невыразимой благостностью веяло от всего его облика. Он не чувствовал страха, ибо уже перешел грань, отделяющую жизнь от смерти. Мучительные допросы и тюрьма подорвали его здоровье. Он исхудал. Мучительно ныли ноги, и каждый шаг давался с трудом. Он часто останавливался передохнуть, и тюремщики не торопили его. В его серых глазах светилась необычайная ясность и сила духа. Даже чувство юмора сумел он сохранить в самые страшные минуты. Подойдя к эшафоту, сказал коменданту Тауэра: «Прошу вас, помогите мне подняться, а уж вниз меня как-нибудь спустят без вашей помощи». И уже положив голову на плаху, попросил палача: «Еще секунду, г-н палач. Я только уберу бороду. Ее не надо рубить. Она ведь не совершала государственной измены».

Это были его последние слова.

Оскар Уайльд — один из самых парадоксальных умов в истории искусства. Всю жизнь он эпатировал общество, в котором жил, издевался над его моралью, привычками, принципами. Все тривиальное его раздражало, все безобразное отталкивало. Он не знал горя, не ведал страдания. Был эталоном элегантности и безупречного вкуса для всей Англии. Люди приезжали издалека, чтобы посмотреть, как он прогуливается по Пикадилли в безупречном костюме с цветком подсолнуха в петлице. Высший свет Лондона был от него без ума. Все повторяли его остроты, восхищались изумительными комедиями, заучивали наизусть целые страницы из «Дориана Грея». Единственное прибежище от пошлости, скуки и ущербности жизни он видел в искусстве (это слово всегда писал с заглавной буквы).

Он скрывался от скверны повседневности в созданном им стерильном мире, который населил утонченными героями своих произведений, такими же эстетами, как он сам. Свои вещи он отделывал с искусством ювелира, украшал фразами, вспыхивавшими самоцветами изумительной красоты, расцвечивал дивными афоризмами, неожиданными сравнениями, парадоксальными мыслями. Свой талант он ценил очень высоко. Как-то его попросили составить список из ста лучших книг. «Это невозможно, — пожал он плечами, — я ведь написал только пять».

В Лондоне у входа в его дом стоял нищий с протянутой рукой, в грязных жалких лохмотьях. Уайльд страдал от этого зрелища. Он заказал этому бедолаге костюм из дорогой ткани, мелом сам наметил места, где должны быть прорехи. С тех пор под его окнами клянчил милостыню нищий в живописном дорогом рубище. Эстетическое чувство Уайльда было удовлетворено. «Даже бедность должна быть красивой», — сказал он по этому поводу.

А вот не менее красочный эпизод. Оскар Уайльд обожал стихи Поля Верлена и даже специально приехал в Париж, чтобы с ним встретиться. К сожалению, Верлен, недавно расставшийся с Рембо, был не в лучшей форме. Уайльд был уверен, что встретит утонченного лирика, а увидел безобразного алкаша, разговаривавшего на каком-то чудовищном жаргоне. К тому же поэт давно не мылся, и от неприятного запаха Уайльда передернуло от отвращения.

— Я Оскар Уайльд, — представился он.

Верлен посмотрел на него мутными глазами и произнес:

— А я Рим периода упадка.

И Уайльд не выдержал. С криком: «Я не могу! Не могу!» он выбежал из таверны на свежий воздух. Больше Уайльд и Верлен никогда не встречались.

А потом произошла катастрофа. За «безнравственное поведение» (иными словами, за гомосексуализм, который в современной Англии в таком почете) он был приговорен к двум годам заключения. Надо было хлебнуть каторги, сбить в кровь руки на тяжелых работах, потерять все, что имел, — жену, детей, состояние, большинство друзей, стать изгоем общества, чтобы понять простую истину: мир чудовищно жесток и несправедлив.