Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Друзья описывали Газданова совершенно иначе. Вот как запечатлел для нас его духовный облик собрат Газданова по масонской ложе «Северная звезда» Александр Осипович Маршак: «Газданов был человеком благороднейшим и корректным, настоящий аристократ. Он был прекрасным рассказчиком и обладал поразительной памятью. Казалось, что он знал наизусть не только своего любимого Пушкина, но и все стихотворения своих любимых поэтов. Поэзия, — говорил он, — есть высочайшая форма писательства. Он всегда был в прекрасном расположении духа, никогда не раздражался; он не был подавлен даже в течение двух последних недель своей болезни и никогда не жаловался на боль».

В годы войны Газданов и его жена-гречанка оставались в оккупированном немцами Париже. В своей квартире супруги Газдановы укрывали евреев и переправляли их в безопасное место. С 1942 года писатель принимал активное участие в движении Сопротивления, вступил в партизанскую бригаду, созданную советскими военнопленными. Редактировал подпольный журнал, издавал информационные бюллетени.

С 1953 года и до конца жизни Газданов возглавлял отдел новостей на радиостанции «Свобода».

Все, кто знал Газданова лично, отмечали его тягу к здоровому образу жизни. Он был абсолютным трезвенником, активно занимался спортом. Но при этом выкуривал по две пачки сигарет в день. Он, как и Иосиф Бродский, даже не пытался отказаться от вредной привычки. Как и он, утверждал, что без сигарет не может писать.

В 1970 году у Газданова обнаружили неоперабельный рак легких. Он стойко переносил смертельную болезнь. Одна только жена знала, как тяжело ему было. Гайто Газданов скончался накануне своего 68-летия, 5 декабря 1971 года, в Мюнхене. Похоронен в любимом им Париже, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Книги писателя стали издаваться на родине в самом начале перестройки. Российский читатель встретил их с восторгом. В Москве в 1998 году было создано «Общество друзей Гайто Газданова», которое занимается изучением творчества писателя и популяризацией его произведений в России и за рубежом. Роман «Вечер у Клэр» включен в школьные программы.

Три Мандельштама вписаны в скрижали российской поэзии. Они не были родственниками. Их объединила общность национальности, принадлежность к русской культуре, безоглядная влюбленность в поэзию, поэтический дар (хоть и разного масштаба) и трагичность судьбы. Имена их стоят рядом в длинном мартирологе погибших русских поэтов.

Для меня отношение к Осипу Мандельштаму такой же критерий интеллигентности, как и отношение к Пушкину, но сразу оговорюсь, что гением я его не считаю при всей огромности моей любви к нему. Мандельштам сознательно и целеустремленно хотел остаться на земле и, слава Богу, остался. «Попробуйте меня от века оторвать, — ручаюсь вам, себе свернете шею».

Но гениальность это нечто совсем иное. Это прорыв или в рай, или в ад. Гениален Лермонтов. Он слышит «ангелов полет». У него «звезда с звездою говорит». Впрочем, гениальность — это еще не совершенство и не всегда благо. Есть темные гении. Они прорываются в преисподнюю и видят то, что человек видеть не должен. Тот же Лермонтов, Гоголь, Достоевский.

Осип Мандельштам — самый точный ориентир в необозримом океане поэзии. Он и великий глашатай своей эпохи, и великий новатор, который подвел черту подо всем, что сделали его предшественники. После него подобную революцию в поэзии совершил только Бродский.

Поражает свобода, с которой Мандельштам обращается со стихом. Несущий каркас стихотворения облегчен до предела. Нет словесных подпорок. Убрано все, что могло бы встать между поэтом и читателем. Мысль свободно гуляет по стиху, как ветерок по саду. Магия слова у Мандельштама — это обостренное чувство естественности, обеспечивающее уникальность его стиха. Первый его сборник назывался «Камень». Название указывает на то, что поэт по природе своей является и скульптором, и строителем.

У Мандельштама каждое слово живет, дышит и само выбирает свое языковое воплощение. Существует явная связь между внешней угнетенностью поэта и его неограниченной творческой свободой. Возможно, это объясняется силой равновесия, на которой зиждется мир. Лишь тот, кто ничего не имеет, может считать себя подлинно свободным. Так свободен, как Мандельштам, может быть лишь тот, кто «отщепенец в народной семье», на кого набросился «век-волкодав». Мандельштам жил в атмосфере непрерывного кошмара, предельного напряжения всех нравственных сил, в тревожном ожидании все новых бедствий и потрясений. Он был максималистом в своем отношении к поэзии и жизни, и жизнь платила ему таким же максимализмом: если нищета, то уж беспросветная, если изоляция, то полная, если вражда государственных органов, то беспощадная, доводящая до потери рассудка и полной гибели.