Владимир Фромер - Солнце в крови. Том второй

«Никаких льгот этому слизняку, — распорядился новый начальник, едва вступив в должность. — К мерзавцу, нанесшему ущерб безопасности государства, и отношение должно быть соответствующим…»

Для Калмановича, лишившегося всех благ, включая видеотеку, отпуска и Таню Семенову, начались воистину черные дни….

А в мире тем временем происходили великие события. Советский Союз несся к «светлому концу» по рельсам перестройки. Отношения между Израилем и агонизирующей державой походили на медовый месяц.

Друзья Калмановича поспешили воспользоваться благоприятной ситуацией. В Москве в борьбу за освобождение узника активно включился народный певец Иосиф Кобзон — давний приятель Калмановича. Премьер-министра Ицхака Шамира засыпали обращениями советские политические и общественные деятели. Все они просили освободить Калмановича по соображениям гуманности. Но у Шамира свои заботы, и ему не до Калмановича. «Пусть сначала восстановят дипломатические отношения», — сказал он и забыл о докучливом узнике. Но ему с мягкой настойчивостью вновь о нем напомнили. Шамир, уже раздражаясь, вновь отказал.

Время великих перемен продолжалось. Советский Союз развалился, едва успев нормализовать отношения с Израилем. Теперь Израиль имел дело уже не с враждебной империей, а с дружественной Россией. И когда на стол премьер-министра вновь легла просьба о помиловании страдальца, да еще подписанная вице-президентом России Александром Руцким, Шамир задумался: какие выгоды может извлечь Израиль из освобождения Калмановича?

И решил, что никаких. Зачем нужна обновляющейся России эта тухлая советская рыба? К тому же, израильская служба безопасности возражала против смягчения участи Калмановича.

И Шамир сообщил Руцкому, что дело Калмановича будет рассматриваться «в установленном законом порядке».

Калманович, с трудом оправившийся от этого удара, все свои надежды связал со сменой политических декораций в Израиле. И на сей раз своего дождался.

К власти пришел Рабин. Сменился и президент. Пошел уже шестой год заключения Калмановича, и он знал, что последний. В Израиле ведь автоматически снимается треть срока за хорошее поведение. Неужели же именно ему придется сидеть от звонка до звонка?

Вновь и вновь заклинал он друзей и адвокатов сделать что-то, не дать ему кончить жизнь в этом дерьме. Те обратились к послу России в Израиле Бовину.

На встрече с Рабином Бовин вновь поднял эту щекотливую тему. И Рабин, которому важно было заручиться поддержкой России в грядущих политических бурях, согласился освободить Калмановича на полгода раньше срока.

В мае 1993 года Шабтай Калманович вышел на свободу и сразу уехал — с Таней Семеновой, разумеется, — на одну из своих вилл. Подлечить подорванное здоровье. Потом отправился в Москву, где вновь окунулся в приятные волны большого бизнеса. Компаньоном Калмановича стал Кобзон, немало потрудившийся для его освобождения. Дела пошли так хорошо, что приятели приобрели в собственность московский баскетбольный клуб «Спартак».

Зимой 1995 года Калманович приехал в Израиль как ни в чем не бывало. В прошлой своей жизни он привык отдыхать в Эйлате и не счел нужным менять свои привычки.

— Собираетесь ли вы сохранить израильское гражданство? — спросил его журналист.

— Конечно, — ответил бывший шпион. — Здесь мой дом. А свою вину перед Израилем я искупил…

Майк Харари

В апреле 1987 года в израильском посольстве в Вашингтоне был устроен вечер для американских студентов — друзей Израиля. Посол, великолепно усвоивший американский стиль, с подкупающей улыбкой отвечал на многочисленные вопросы.

— Кто такой Майк Харари? — спросили студенты.

Посол удивился, пожал плечами: — Не знаю. А почему этот человек вас интересует?

Высокий худой студент в безукоризненно сшитом костюме, из тех, что становятся сенаторами, ответил:

— Вы должны знать Майка Харари, потому что из-за него у Израиля могут быть большие неприятности.

Посол скептически усмехнулся, но студент невозмутимо продолжал:

— Я присутствовал на открытом заседании сенатской комиссии, обсуждавшей американо-панамские отношения. Почти все выступавшие упоминали имя Харари, и, поверьте мне, совсем не в положительном контексте.

Лицо посла приняло озабоченное выражение.