Збигнев Залуский - Сорок четвертый

«Не страшно умирать за родину».

Писатель — его дочь, подруга Крыси, погибла в восстании с боевой песенкой «Парасоля» на устах — с горькой иронией комментирует ее слова: «Она не умела выражать чувства и плохо писала сочинения…» {107} 107 Melchior Wańkowicz: „Ziele na kraterze”, Warszawa, 1959, s. 519. . Крыся просто не знала, что таких слов никогда не произносят вслух. Их не произнес бы полковник Живицель (Мечислав Недзельский), командующий повстанцами в Жолибоже, серьезно раненный и руководивший своими подчиненными вплоть до последней минуты, до поражения.

Они не произнесли бы этих слов. Они молча, но упорно воплощали в жизнь свой моральный смысл, они служили родине, и это было важнее всего. Их моральная сила имела своим источником не надуманную политико-стратегическую концепцию, а, как и моральная сила их молодых солдат, верность родине и веру в правильность избранного пути. Верность и веру, искреннюю и честную. Они служили не идее низов или верхов, ибо речь шла вовсе не об этом, они служили Польше в целом, сверху донизу. Свободной. Единственной. Подлинной. Так им тогда казалось. Да, в самом деле, подлинной, но только другой. Ибо, по сути дела, тогда в единой борьбе против захватчиков было две Польши.

Я думаю, что Варшавское восстание было прежде всего проявлением, наглядным свидетельством своеобразного двоевластия, существовавшего в Польше.

Можно ли вообще говорить о двоевластии применительно к Польше, через которую проходила линия фронта, к Польше, подавляющая часть которой была оккупирована? А власть Германии? Однако мы знаем всю специфику морально-психологического и политического положения польского народа в условиях оккупации. Мы знаем, что, хотя оккупационный режим самым реальным и жестоким образом определял повседневное бытие, жизнь и смерть нации, он не воспринимался поляками как «всамделишная» жизнь. Ощущение, что все чужое — не настоящее, что даже смерть не настоящая и что истинно только то, что польское — в подполье и за границей, в сердцах и на волнах эфира, — это ощущение было всеобщим и всеохватывающим. Настоящая польская смерть за колючей проволокой Майданека или под стенами Павяка словно бы и не была частью польской жизни. Польской жизнью считались Тобрук и отель «Рубенс», проблема «анархиствующих» Батальонов хлопских и «козни» пепеэровцев или гвардейцев «Ценя» в Красницком, расколы среди народовцев, в результате которых все большие группы крайних переходили на позиции сотрудничества с немцами (а следовательно, оказывались за рамками истинной польской жизни). Даже граф Роникер и его Главный опекунский совет не были частью польской жизни — слишком уж явно они принадлежали к оккупационному, временному, «невсамделишному».

Не подлежит сомнению, что весной 1943 года в этой истинной польской жизни сформировались два обособленных, явно выраженных главных течения. Два центра эмиграции: Лондон и Москва. Две структуры внутри страны: с одной стороны, делегатура, с другой — группирующиеся вокруг ЦК ППР левые элементы ряда польских партий. Две вооруженные силы нации: Армия Крайова и Гвардия Людова.

В 1943 году из многочисленных польских течений выделялось левое течение, ставшее, наряду с «официальным» (правительственным), вторым ведущим, представительным течением, столь же значимым (разумеется, до того, как оно позднее стало руководящим, главным). Партия завоевывала позицию руководящей силы широкой политической группировки, что нашло выражение в создании КРН. Гвардия становилась ядром подпольного общенационального войска — Армии Людовой.

Эта двойственность проявлялась в существовании двух классовых лагерей, а ее кристаллизация была отражением роста политических группировок польского общества. Формировались два представления о Польше, и прежде всего — две концепции главной цели национальных усилий: «на сегодня» — на время войны, борьбы за свободу и «на завтра» — на день освобождения. Кристаллизовались и окончательно возникли две оси власти, два правительства, оба располагавшие силами в эмиграции (а также поддержкой определенных, но различных международных факторов) и силой в стране: аппаратом власти, войском, зачатками организации общественной жизни, а также зачатками собственной территории, которой можно было распоряжаться. Формировалось реальное двоевластие: материальное и духовное; двоевластие в польском вопросе на международной арене, двоевластие в повседневной жизни и в борьбе народа с захватчиками, двоевластие в начинавшемся восстановлении освобожденных зон — двух территорий, двух государств единой нации. И двоевластие в сердцах и душах миллионов.