Сергей Васильев - Псковская судная грамота и I Литовский Статут

В западнорусских землях, как указывает И. П. Старостина, «лицо, сообщившее потерпевшему сведения об объявленном преступлении, называлось соком, а то, что он сообщил, обозначалось глаголом “сочить”» [144]. В качестве примера можно привести документ начала XVI в., начинающийся словами: «А коли будет человек или холоп или роба на государя своего сочити…» [145]

В исторической литературе «сока» принято отождествлять с «ябетником» Русской Правды [146].

В этой связи интересно отметить, что в современном чешском языке «сок» – «противник», «враг», «клеветник», польском – «клеветник», что близко по значению русскому – «ябеда». В Судебнике 1497 г. «ябедничество» является преступлением и упоминается в одном ряду с такими «лихими делами», как «татьба», «разбой», «душегубство». Если Русская Правда не раскрывает значения «ябетника», то Судебник 1497 г. не раскрывает значения «ябедничества».

I Литовский Статут знает также и термин «осочене». Его смысл прямо противоположен глаголу «сочить» Псковской Судной грамоты. «Осочене» Статута – это клевета, ложный донос. Памятник называет «осочене явное або таемное, або таемное подозрение неслушное», при этом тот, кто обвинил необоснованно в преступлении, должен понести наказание, назначенное за это преступление: «…тот хто на кого помовит, а не доведет (т.е. не докажет), тым каранем сам мает каран быти» [147].

Cудебник 1497 г. в ст. 8 говорит о «ябедничестве» в следующем контексте: «А доведут на кого татбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество или иное какое лихое дело, и будет ведомый лихой, и боярину того велети казнити смертною казнью, а исцево велети доправити изь его статка» [148].

Рассмотрим функции должностных лиц с тем, чтобы определить их место и значение в правовой системе, а также проследить эволюцию, приведшую к появлению «ябедничества».

Как уже отмечалось, по I Литовскому Статуту «сок» шел «следом» и занимался поиском пропажи и обыском. Ст. 2, р. XIII Статута гласит: «Которым обычаем заставати мает лицо або след в чием дому. Тэж уставуем естли бы кому сок вел або за лицом следом пришел в чий дом, а не мог мети вижа от того пана, чий человек, або от повету, тогды мает при той стороне трести дом…» [149]

Как представляется, процедура «сочения» родственна институту «свода» [150]. Различие в том, что при своде потерпевший сам занимался поиском пропажи, тогда как при «сочении» действовал посредством соков. Об этом говорится в ст. 26 р. XIII I Литовского Статута: «Тэж уставуем: естли хто мает трести чый дом, будучи сведом або тэж через соков доведавшися лица , абы было в дому чием, в коморе або в погребе найдено, тогды не сам истец, кому шкода, але стороннего человека осмотревшы, абы ничого в ней не было, мает послано быти, абы лица осмотрел…» [151]

Русская Правда в ст. 114 говорит: «Аже кто своего холопа сам досочится в чьем-любо городе…» [152]

Это положение Правды иллюстрирует новгородская берестяная грамота № 109 (начало XII в.), речь в которой идет о пропаже «робы», купленной в «Плескове». Автор послания сообщает: «А се ти хочоу коне коупив, и княж моуж въсадив, та на съводы » [153].

За свою деятельность данные должностные лица получали определенное вознаграждение.

Приведем примеры.

В Статуте острова Корчула должностное лицо, родственное соку, именовалось «accusator» [154]. «Аccusator» занимался раскрытием преступных сообществ, в частности пиратских шаек, и получал вознаграждение – половину денежного штрафа или имущества преступника или сообщества [155]. По Винодольскому Закону (cт. XLVIII) «пристав» за плату разыскивает и ловит скот, угнанный в «татбе» [156].

У южных славян институт «соков» практически в неизменном виде существовал и в XIX в. Плату для «соков» устанавливает «Обштий земальский законик Црногорский» 1855 г.: «Сок, кои насочи судца митника, добиhе награде петдесет талиера, а овие петдесет талиера треба узети у судаца митника и поступати с ньими онако, како што осмо правило овог законика изговора» [157].

Институт «соков» известен и обычному праву албанцев XVIII–XIX вв.; данные должностные лица были и явными и тайными, работали как за вознаграждение – сродни частным детективам, так и на общественных началах [158]. По положениям обычного албанского права: «Всякий разговор следователей с дознавателем происходит тайно», «Следователи дают клятву, что не выдадут дознавателя до самой его смерти, если только он сам не захочет раскрыться» [159].

Сходные отношения просматриваются и в обычном праве народов Северного Кавказа, где выдача преступников производилась также за денежное вознаграждение [160]. Одна из норм гласила: «доказчик принимает присягу и бывает тайный и явный» [161].