Юлия Кантор - Невидимый фронт. Музеи России в 1941–1945 гг.

15 ноября 1944 г. было утверждено составленное председателем Комиссии по охране памятников искусств академиком Грабарем «Инструктивное письмо по вопросу о необходимых предосторожностях при распаковке, приемке и хранении реэвакуированных коллекций художественных музеев».

Возвращение основных фондов из эвакуации позволило поставить на практическую почву вопрос о подготовке к развертыванию основных экспозиций. Так, в отчете за 1944 г. директор Третьяковской галереи сообщал, что хотя предварительная подготовка началась еще до реэвакуации фондов галереи, однако основная работа проходила уже в 4-м квартале, когда прибыли реэвакуированные вещи. К этому времени были окончательно сформированы отделы, составлен экспозиционный план в целом по музею и графики экспозиций по каждому залу. К началу 1945 г., сообщалось в отчете, теоретическая подготовка новой экспозиции была доведена до стадии рассмотрения проекта ее на Ученом совете.

В октябре 1945 г. началась реэвакуация сокровищ Эрмитажа из Свердловска. Страна залечивала раны, и Эрмитаж восстанавливал залы для огромной выставки вернувшихся экспонатов. Об интенсивности работ говорят скупые цифры: 3 октября 1945 г. в Свердловске начали грузить ящики в вагоны двух эшелонов, идущих в Ленинград, 10 октября они прибыли на место назначения, уже 13-го их разгрузка была завершена, а 14-го началась развеска картин в залах.

8 ноября 1945 г. восстановленные залы были полностью открыты для публики. «Тщательно вымыты стекла окон, блестит натертый паркет. Все выглядит празднично – таким остался этот день в воспоминаниях сотрудников. – Главный подъезд еще не готов, идут ремонтные работы. Публику решено пускать через Халтуринский подъезд и через служебный. Дежурных было мало, не хватало даже для открытия залов. Решено, что помогать будут сотрудники. Кассы еще не были открыты, часть людей шла по пригласительным билетам, другие – по запискам ученого секретаря или начальника охраны. Были открыты три галереи: Рембрандта – для живописи, Петровская и Романовская – для памятников прикладного искусства Отделов Востока, первобытного и западноевропейского. Публика торопливо пошла в открытые залы, чтобы увидеть и убедиться, что Эрмитаж вновь, действительно открыт, а вещи эрмитажные целы [734] Эрмитаж. Хроника военных лет. 1941–1945: документы архива Государственного Эрмитажа / Сост. Е. М. Яковлева, Е. Ю. Соломаха; науч. ред. Г. В. Вилинбахов. СПб., 2005. С. 120. .

Тщательно готовивший торжественную речь Орбели поднялся на трибуну, зал замолк в ожидании. Но его выступление надолго прервалось после первых же двух слов, ибо вслед за ними последовали нескончаемые овации. Эти слова: «Эрмитаж открыт!».

В ноябре 1945 г. начался Нюрнбергский процесс. Международный военный трибунал судил главных военных обвиняемых, совершивших преступления против человечности. В феврале 1946 г. началось рассмотрение доказательств по разделу обвинения «Разрушение и разграбление культурных и научных ценностей».

22 февраля место свидетеля обвинения занял директор Эрмитажа. «Академик выступал на свидетельской трибуне, как прокурор, – писала “Правда”. – Он приводил только факты». Орбели назвал количество снарядов, выпущенных по Эрмитажу фашистами, и количество бомб сброшенных на музей. Он призвал в свидетели раненого гранитного эрмитажного атланта, осколки на теле которого как памятный знак сохранены и доныне. Он говорил о фугасной бомбе, которая погубила немало эрмитажных вещей, о снарядах разорвавшихся в эрмитажных залах… Адвокаты подсудимых пытались смягчить исторически непререкаемые слова академика, говоря о том, что директор Эрмитажа-де не военный специалист, потому-де не может говорить о том, что Эрмитаж – сокровищница мировой культуры – обстреливалась прицельно. «Я не артиллерист. Преднамеренность артиллеристского обстрела Эрмитажа для меня и всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев. Я никогда не был артиллеристом, – парировал Орбели ставшей впоследствии легендарной фразой. – Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост – всего один. Я могу с уверенностью судить, куда целились фашисты. В этих пределах – я артиллерист!» [735] Варшавский С., Рест Б. Подвиг Эрмитажа: документальная повесть. Л., 1985. С. 192.