Наум Дубилет - Капитан Пирожков

Федорова — умного, веселого, доброго — любила вся команда. Он вносил в жизнь какое-то особенное оживление.

Ходил «Бурый медведь» только в дневное время, с наступлением темноты его ставили на якорь. Но команде хватало работы. Вахту несли весь долгий летний день.

Несмотря на усталость, команда долго не засыпала. Вечерами в кубрики приходили то капитан, то механик или тот и другой вместе. Чаще навещал команду Федоров. Он всегда заводил интересные разговоры, рассказывая про Дон, Волгу, Оку, Белую, по которым ему пришлось плавать, пел песни. У механика был чистый, звонкий голос. Особенно часто Федоров пел про старую Волгу, про ее вольных людей, про утес Стеньки Разина. Песня об утесе была его любимой.

Освоившись с командой, механик стал часто беседовать на недозволенные темы. Эти беседы заставляли думать над своим безрадостным существованием, мечтать о лучшей, свободной жизни. Федоров рассказывал о продажности царедворцев, которых прибрал к рукам проходимец Распутин, о причинах поражений на фронте.

— Нам не нужна война, — разъяснял механик команде. — Сойдите на берег и посмотрите, что творится в городах и селах. Разве хочет народ войны? Только царь и его приспешники стоят за войну…

Участником этих разговоров бывал и Яков Михайлович. Про себя он отмечал, что беседы, которые механик заводит с командой, становятся с каждым разом острее.

— Ты бы, Егор, хоть потише говорил, а то, чего доброго, и до Дубенского дойдет, — посоветовал как-то Пирожков.

А Федоров только улыбнулся:

— Волков бояться, в лес не ходить…

— И то верно, — согласился Яков Михайлович, поняв по-своему слова механика. Для него, капитана, уже не было никаких сомнений, что Федоров, если не сам политический, то связан с политическими. Однако, несмотря на близкие отношения, расспрашивать не стал. «В конце концов это не важно, — говорил он себе. — Пусть будет, как до сих пор. Дубенский вряд ли заинтересуется, о чем беседуют в кубриках. Команда не выдаст…»

Дубенский являлся начальником Пермского губернского управления земледелия и государственных имуществ и нередко совершал поездки на пароходе «Бурый медведь». Целыми днями он просиживал в салоне, когда же выходил на палубу, то по малейшему поводу, а часто и без повода кричал на команду. В такие минуты глаза у него наливались кровью и жирный затылок противно дрожал.

«Бурый медведь» работал на постоянной линии Усть-Коса — Мотовилиха. Случалось, поднимался и выше по Каме, где находились лесные дачи министерства. Оттуда пароход брал плоты и доставлял Мотовилихинскому заводу.

Незадолго до конца навигации произошел случай, который разъединил Якова Михайловича с механиком Федоровым.

Пароход шел вверх по Каме за очередным плотом. И вот около Пыскора Дубенский из окна салона увидел, что у обмелевшего берега стоит баржа, принадлежавшая его ведомству. Не долго думая, он приказал Якову Михайловичу подойти к барже и отвести ее. С парохода спустили шлюпку и легким шестом промерили глубины вокруг баржи. Оказалось, что она прочно сидела на мели. Нужно было вызвать еще один пароход или разгрузить баржу. Однако Дубенский ничего и слушать не хотел. Он не переставал кричать одно: «Приказываю взять баржу на буксир и тянуть!..»

Капитан Пирожков отличался аккуратной работой. Ни разу за все годы службы на судах он не посадил каравана на мель. Не для хозяев старался, а ради своей профессии, которую любил и честью которой дорожил. Зная, что одному пароходу не стащить с мели груженую баржу, Пирожков отказался выполнять распоряжение Дубенского. Но начальник управления продолжал настаивать на своем. Чуть ли не силой заставил он выполнить свой приказ. Зачалили баржу и стали ее тянуть, а она ни с места. Пароход толкался до тех пор, пока не сорвался буксирный гак.

Увидел это Дубенский и побагровел. Лицо перекосилось.

— Что ты наделал? — потрясая кулаками, заревел он на капитана. — Коренной зуб у меня вырвал!..

Ярость душила Дубенского, он широко раскрытыми глазами все смотрел на то место над котельным кожухом, где еще несколько минут назад торчал гак. Теперь там все было разворочено.

— Коренной зуб вырвал!.. — орал Дубенский.

Яков Михайлович не оправдывался. Разве не предупреждал он Дубенского? К чему же тогда объясняться?

Молчание Якова Михайловича еще больше выводило Дубенского из себя. Размахивая кулаками, он сыпал на капитана одно оскорбление за другим.

— Рехнулся, не иначе, — шептались между собой штурвальные и матросы, очевидцы скандала.