Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

доносил прусский посол (см. [Нефёдов, с. 122]). Вскоре

«после смерти Петра Великого к всеобщей радости налоги были уменьшены, Петербург был оставлен, флот сгнил, петровская администрация была распущена, армейские офицеры вернулись в свои деревни, а ближайшие соратники царя оказались в ссылке» (там же).

Пусть это и преувеличено, и отнюдь не всё было к радости (масса мелкопоместных офицеров и чиновников не могла жить без жалованья, а служить им теперь было негде), но суть дела верна. Она состоит не в том, что «птенцы гнезда петрова» поумнели, а в тупике петровской политики. Так случается при смерти диктатора нередко (то же самое совершили через 218 лет наследники Сталина). «Птенцы» сделали как раз то, чего боялся Петр, и, тем самым, ясно, что

«Необходимо отдать должное послепетровским лидерам. Они заметили ряд существенных недостатков, точнее пороков, новой податной системы […], увеличение налогового бремени» от «подушной подати» [Анисимов, 1982, с. 286].

К сожалению, при Анне Иоанновне подати вновь стала собирать армия, которая вновь встала на постой по деревням (там же, с. 284). Замечу: в этом отношении герои Очерка 4 действовали как бы при Петре.

Итак, по подсчётам Милюкова, за время правления Петра сбор податей вырос (в пудах чистого серебра) втрое, притом, что население сократилось процентов на двадцать с лишним. Вымирание подтвердил, но без аргументации, ещё Ключевский (см. Прилож. 4),а утроение налогов обосновано было много позже: «С учетом падения курса рубля в 2 раза, налоги возросли в среднем на душу в 3 раза» [Анисимов, 1982, с. 278]. Отсюда и двинемся в нашу тематику.

Милюков под гос. хозяйством имел в виду только администрацию и сбор налогов, он не коснулся собственно хозяйства — промышленности, сельского хозяйства и транспорта. Так что его вывод служил лишь отправной точкой для исследований народного хозяйства России в общепринятом ныне смысле.

В этом смысле особый интерес являет глава «Крепостническая экономика» книги [Анисимов, 2009а]. Там читаем о «пагубных последствиях победы подневольного труда в промышленности», повлекших «отставание страны от развитых стран Европы» (с. 268). Эти последствия не раз описаны с разных сторон. Наиболее интересно их описание теми, кто всё прощал Петру, веря в его величие. Таким был, например, историк Николай Костомаров (см. Прилож. 5).Однако рьяные поклонники Петра напрочь не видят в его делах ничего пагубного для страны (см., напр., Прилож. 6),так что две истории Петра живут, друг о друге как бы не зная. Притом истина никак не желает лечь посередине.

Зверства и нелепости деяний Петра настолько заслоняют известным мне критикам Петра (да и мне самому) горизонт познания (о нём см. Прилож. 7),что встаёт вопрос: возможна ли вообще здравая оценка его дел? К счастью, тезис Милюкова задаёт выход из затруднения. Он видится мне вот каким. Следует выяснить, что было в тот век сделано, что из этого сделано при правлении Петра, что развилось далее, а что, наоборот, заглохло. Затем уже надо пробовать определить роль в этом Петра лично — где она была содействием развитию страны, а где наоборот. Задача огромна и требует усилия многих, однако наша цель существенно скромнее: нужно понять, как правление Петра отразилось на будущих экспедициях, а они — на способах освоения Арктики.

После раннего увлечения Поморьем (1693–1702) Пётр невзлюбил его, а затем, как и первую жену Евдокию, возненавидел — видимо, за обычный северянам, как и Евдокии, вольный дух, каковой преследовался Петром чем дальше, тем злее. Поздними указами он прямо-таки добил Север, о чём см. далее.

В понятиях привычной истории флота и науки ход событий петровской эпохи нельзя не только всерьёз осознать, но и просто описать (так, упомянутые в Приложениик Очеркам 3 и 4 жестокие петровские экспедиции выходят у наших историков Арктики чем-то вроде экстрим-туризма), а привычная политическая и хозяйственная история, наоборот, вовсе не касается экспедиций. Поэтому всё величие участников Великой Северной экспедиции (ВСЭ), о чём будет речь в Очерке 4, вот уже почти 300 лет остаётся в тени. Чтобы оценить это величие, необходимо погрузить деяния наших героев в тяготы и ужасы эпохи.

Любопытно, как Ключевский, будучи уже знаменитым историком, переходил от бездумного восхваления Петра (в чём повторял своего учителя, сановного Сергея Соловьёва [61] «Соловьёв был очень озабочен приёмом великого князя и объяснением ему „Петровского“ павильона на выставке, сопровождая его в мундире придворного ведомства, со звездой и лентой Белого Орла» (Корсаков Д. А. // Вестник Европы, 1906, № 9, с. 270). ) к позиции Милюкова, своего ученика. Желающему проследить это, предложу Комментарии к его Курсу [Ключевский, т. 4], здесь же замечу, что Ключевский видится мне в вопросах Новой истории (где не был специалистом) более мастером афоризма, нежели анализа. Вот некоторые его афоризмы.