Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Что касается нравов внутри страны, то вызывает недоумение попытка нынешних историков трактовать власть Анны Иоанновны как умеренную, а Бирона как нейтральную беззлобную личность. Особо удивляет Игорь Курукин:

«Царствование императрицы не было таким уж кровавым — из столичной Тайной канцелярии в ссылку отправилось всего 820 политических преступников» (Курукин И. В. Артемий Волынский. М., 2011, с. 265).

Иных данных не приведено, что делает вывод несерьезным. Зато эта мысль развита в его же книге «Бирон» (2006), где о Тайной канцелярии читаем:

«В петровскую и послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой» с 15-ю служилыми, включая палача, и бюджетом 2 тыс. 100 р…. (1740 г.). В Москве было ее отделение со штатом в 12 человек, а «никаких местных отделений и тем более сети штатных „шпионов“ не было».

Странно: Овцын был пытан как государственный преступник не в столице, а в Тобольске, и «шпион» в том деле тоже был, хоть и не штатный, но платный.

Возражать на полную несуразность неловко, но приходится, ибо ее повторяют. Политических преступников среди осужденных Тайной канцелярией почти не было. Даже в том деле, которое давало основание таковых подозревать — в деле Волынского, один из «судей» позже вспоминал [Долгоруков, 1909, с. 170]:

«мы отлично знали, что все они невиновны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным» [390].

Столь же дутым было дело Александра Черкасского, смоленского губернатора, якобы задумавшего заговор в пользу будущего Петра III.

Единицы, кого в самом деле можно квалифицировать (с тогдашних позиций) как настоящих, а не вымышленных, политических преступников, отправлялись отнюдь не в Сибирь. Таковы солдат Иван Миницкий, назвавший себя царевичем Алексеем Петровичем, и поп Гаврила Могило, объявивший его таковым (1738 г.), и они оба были посажены на кол [Корсакова, 1909, стл. 897].

Ссыльных в Сибири было много тысяч, их следовало освобождать и обустраивать, а не добавлять к ним еще 820 из одной лишь конторы Петербурга. Но сосланные составляли всего четверть числа осужденных Тайной канцелярией [Анисимов, 1999, с. 717], так что оценивать режим надо не по ссыльным.

Кстати, казни (включая жестокие) стали при Анне столь обычны, что в Петербурге даже не привлекали зевак. По «слову и делу» то и дело пытали людей, сошедших до этого с ума от условий жизни, в том числе в ВСЭ. Пытанные и казненные исчислялись сотнями по одной лишь ВСЭ, а она не составила и тысячной доли населения России.

Но главное всё же не в этом. Главное в том устройстве, частью которого была Тайная канцелярия. Читая документы ВСЭ, легко видеть, насколько донос и расправа поразили после Петра I общество. Даже если дело кончалось для кого-то успешно (значит, казнили его противника), всё равно ущерб его работе был огромен. Данных по стране в целом нет, их должен был собрать сам Курукин, прежде чем писать (надеюсь, что после этого он писал бы иначе). Вряд ли он мог не знать, что при Петре I Тайная канцелярия была поздней и крохотной частью репрессивного аппарата, каковою и оставалась.

Основой же режима было неслыханное ранее угнетение крестьян, и в этом правление Анны Иоанновны тоже отличилось. Если Петр забирал в рекруты по 0,23 % населения в год, чем поставил экономику на край гибели, то Анна вдвое больше, по 0,48 % [П-2, с. 314]. И, что удивительно, размер армии от этого почти не менялся, поскольку рекруты сразу шли на убой, причем гибли они вовсе не в сражениях. Миних, друг Бирона, ухитрился в Крымской кампании положить за полгода 30 тыс. солдат, притом в боях — лишь 2 тысячи. Остальные умерли от голода и болезней. Этот провал сравнивают с прутским провалом Петра I [Анисимов, 2009, с. 496], но Петр был самовластный царь, а Миниху следовало бы за провал ответить.

Ответа не потребовали, и катастрофа ничему не научила его: вскоре масса солдат замерзла, зимуя под открытым небом, а Миних добавил бед, пресекши использование провианта из наличного запаса, который затем сгнил [П-2, с. 285]. За жестокость к солдатам его ненавидели даже генералы, которые обратились к Анне, однако его взял под защиту Бирон, и дело не получило хода.

Как после сказанного относиться к Бирону? Да, нашей экспедиции он помог радикально [391], однако не в ней же состояла его главная роль в истории России. Пусть он редко ставил подпись, зато высказывался, согласно отзывам современников, весьма определенно. Так, когда Остерман упрекнул его за назначение Волынского канцлером, Бирон, гласит традиция, ответил: