Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

«зарезался, не имея возможности привести в порядок запутанные дела наряда» [341].

Проще говоря, боясь повторить судьбу Ельчина.

О дальнейшей судьбе Ельчина ничего неизвестно, и бытовала догадка, что он погиб в застенке при следствии по делу Гагарина. Всё возможно, и скажу лишь, что полезных людей Петр уничтожал часто. В том числе в 1715 г. он приказал арестовать тяжело больного Ф. С. Салтыкова (тоже по доносу о присвоении им казенных сумм), но тому повезло: к этому времени он уже умер. Гагарину повезло меньше. После пыток и «суда» он был повешен, а царь еще долго огорчался поспешности и лёгкости казни, так что распадавшийся труп князя перевешивали в Петербурге с места на место более года, а когда похоронили, неизвестно [342].

И Гагарину тоже еще повезло: обер-фискал Алексей Нестеров, на чьих обвинениях строилось дело Гагарина, через 3 года тоже был, после чудовищных (даже по тем временам) пыток, колесован. (Как любил Петр, колесо останавливали для «допроса» казнимого, уже неспособного говорить.) Обезглавлен и фискал Савва Попцов, который под пыткой донес на Нестерова, а генерал Григорий Скорняков-Писарев, ведший уголовные дела фискалов, приговорен к смерти, замененной на службу рядовым с конфискацией всех имений. Та же участь (помилование на эшафоте и конфискация) ждала и Петра Шафирова, вице-канцлера, обвинившего Писарева в лихоимстве. Все они, кроме Попцова, были ближайшими сподвижниками Петра, причем Шафиров в 1711 г. спас царя от турецкого плена.

Этот страшный ряд изумляет, но по-своему логичен и помогает понять варианты возможной судьбы Ельчина. Диктатор часто устраняет слишком ярких деятелей, боясь заговора, а у Петра была еще и особая нужда. В конце жизни он не мог, несмотря на самые жестокие меры, обеспечить казну сбором налогов и пополнял ее разорением богатых [343]. Целью пыток было выяснить, сколько и где спрятано ценностей. (Нестерову назвать было нечего, отчего и пытки были чудовищны.) Но если жизнь основных обвиняемых дознатели и палачи берегли для новых пыток, суда и казни, то с побочными участниками не было и этого, так что записи типа «расспрошены семеро, трое померли» в розыскных делах обычны. Так мог погибнуть и Ельчин (вспомним, что царь был явно раздосадован недостаточностью признаний Гагарина), но он мог выжить и оказаться среди множества сосланных в Сибирь. Данное соображение нам далее понадобится.

Второй государственной экспедицией на Дальнем Востоке было плавание геодезистов Ивана Евреинова и Федора Лужина, описавших северные Курильские острова (1720–1721 гг.). Третьей была Первая Камчатская экспедиция Витуса Беринга, достигшая в 1728 г. пролива, ныне именуемого Беринговым, а четвертой — Чукотская экспедиция полковника Афанасия Шестакова и капитана Дмитрия Павлуцкого (1729–1732 гг.), направленная против непокорных чукчей. Все они хорошо известны. В частности, известно, что покорить чукчей не удалось, зато на судне данной экспедиции подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев сумели в 1732 г. впервые положить на карту Берингов пролив.

Тем самым, ВСЭ (часто именуемая Второй Камчатской) на самом деле была уже в тех краях пятой государственной. А. А. Покровский, один из немногих серьезных исследователей камчатских экспедиций, полагал, что реальной целью их всех было вовсе не то, что записано в документах (в частности, не исследование Камчатки), а поиск, в тайне от иных государств, еще никем не завоеванных новых земель (ЭБ, с. 21–31). С ним согласны и Андреев, и, в наше время, составители ВКЭ. В таком случае секретность экспедиций вполне понятна: Россия не имела на Дальнем Востоке ни войск, ни флота и была вынуждена избегать любых столкновений.

Труднее понять столь настойчивый интерес к новым землям, когда совсем не освоены земли, уже открытые. Но такова вся история завоевания севера Сибири: интерес являла исключительно пушнина, а все знали, что соболь (главный пушной зверь) вскоре же будет выбит. Россия нуждалась в новой стратегии освоения земель, и ее, как мне представляется, как раз и предложил Салтыков. В то время он успеха иметь не мог (жажда пушнины забивала все иные интересы), но позже смена задач все-таки произошла, и в этом важную роль сыграла как раз ВСЭ.

Беринг, отправившись в первую свою экспедицию сразу по смерти Петра, вернулся в Петербург в 1730 г. при Анне Иоанновне и в конце года обратился в АК с предложением повторить Камчатскую экспедицию, но при этом ни словом не коснулся вопроса посылки отрядов на Ледовитое море. Впервые этот вопрос видим у него во второй записке в АК, в ее конце. Вероятно, северная тема была вписана Берингом перед самой отсылкой записки, т. е. в феврале 1731 года. После оценки собственно Камчатской экспедиции он добавляет: