Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Стиль. Поэтому верим и не верим Грибоедову, а также его начальнику, когда они сетуют.

Служить бы рад…

Кроме кавказской параллели в биографиях двух замечательных людей есть еще персидская, которая, думаем, для Грибоедова была очень и очень важна.

Первым серьезным делом Ермолова за Кавказским хребтом было путешествие к шаху во главе специальной миссии. История эта так нашумела, что и во время первого персидского вояжа Грибоедова (простым чиновником при русской миссии), и в следующий приезд (в качестве посла, вазир-мухтара) постоянно возникало, не могло не возникнуть сравнение — а как в подобных обстоятельствах действовал, говорил Ермолов?

Сходство исторических ситуаций усиливается тем, что все эти годы главные политические фигуры с персидской стороны почти не менялись: старый шах Фетх-Али, его наследник принц Аббас-Мирза, министры, губернаторы…

Знаменитый ермоловский «Журнал посольства в Персию в 1817 году» был напечатан полвека спустя, но до того много лет расходился в списках, вызывая восхищение современников. В том же году, когда Ермолов возвратился из Персии, а Грибоедов еще и не подозревал о своем будущем назначении, 12 августа 1817 г. А. Я. Булгаков писал из Петербурга в Москву брату, К. Я. Булгакову: «Я с большим удовольствием читаю писанный самим Ермоловым журнал его посольства в Персию. Умный, острый и твердый человек» [РА, 1900, № 3, с. 121]. Ермоловским дневником зачитывались как приключенческим романом, нам же нетрудно найти в нем «грибоедовские мотивы» (разумеется, нет никаких сомнений, что автор «Горя от ума» хорошо знал сочинение своего начальника [7] Влияние ермоловского журнала ощущается в официальном отчете В. Бороздны «Краткое описание путешествия российского императорского посольства в Персию в 1817 году». СПб… 1821, с. 70–71, 216 и др. ).

Прежде всего — дороги, закавказские и персидские дороги, знаменитые клопы в городе Миане, которые атакуют только иностранцев; затем образ скрытого противника — офицеры и агенты английской Ост-Индской компании. Много ермоловских страниц посвящено «жестоким примерам самовластья»: «Здесь с ужасом видим власть царей, преступающих пределы в отношении к подданным». Прощальные строки Ермолова, покидающего Персию, многое говорили мыслящему русскому: «Тебе, Персия, не дерзающая расторгнуть оковы поносительного рабства… прорицаю падение твое!» (см. [Ермолов, ч. II, разд. 2, с. 73]).

Грибоедов вторит: «Рабы, мой любезный! И поделом им! Смеют ли они осуждать верховного их обладателя? Кто их боится? У них и историки панегиристы. И эта лестница слепого рабства и слепой власти здесь беспрерывно восходит до бега, хана, беглер-бега и каймакама и таким образом выше и выше» [Гр., т. III, с. 51].

Ермолов перед встречей с шахом: «На всех прежде бывших послов надевали красные чулки и вводили их без туфель, я же вошел в сапогах, и приятно было за особенное угождение с моей стороны, что один из лакеев моих, за сто шагов не доходя палатки, стер пыль с моих сапог. Прочим послам поставлены кресла на каменном помосте, под наружным наметом палатки, для меня поставлены были внутри оной, против трона и на том же самом ковре… Смешны мне были все сии мелочи, но я должен был наблюдать их и желал отличного приема» [Ермолов, ч. II, разд. 2, с. 39].

Грибоедов 12 лет спустя: «Слава богу (не приписываю моему умению, но страху, который нагнали на всех успехи нашего оружия), я поставил себя здесь на такую ногу, что меня боятся и уважают. Дружбы ни с кем не имею, и не хочу ее, уважение к России и к ее требованиям, вот мне что нужно. Собственные Аббас-Мирзы подданные и окружающие ищут моего покровительства, воображая себе, что коли я ему что велю, он непременно должен сделать. Это хотя и не совсем так, потому что он, старый плут, многое обещает, а мало исполняет; но пускай думают более о моем влиянии, чем есть на деле» [Гр., т. III, с. 240].

Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум» оставил знаменитую зарисовку восточного гарема; по всей видимости, он лукаво соперничал с Ермоловым, которому также пришлось познакомиться с этим учреждением: «Гарем сердаря обращен к стороне сада. Любопытство видеть русских, или редко допускавшаяся свобода смотреть в окна, привлекла к оным всех обитателей гарема, и мы увидели строй жен и наложниц различного образа и возраста. Близкое расстояние и пособие с обеих сторон зрительных трубок способствовало обозрению. Глаза наши мало встречали пригожих женщин: одну заметили мы прекрасную, но всегда скучную и задумчивую… Между прочим, привлеченный любопытством в лагерь наш, явился евнух сердаря, которому вверяется присмотр за гаремом. Он спрашивал многих, зачем смотрят они на женщин, и когда сказана ему была самая вразумительная истина, что смотрят для того, чтобы видеть, он удалился, но вскоре после закрылись окошки гарема…» [Ермолов, ч. II, разд. 2, с. 71].