Томас Вебер - Становление Гитлера. Сотворение нациста

Только небольшое число решительных и идеалистических радикальных левых вождей, многие из них мечтатели в самом лучшем смысле слова, нежели умеренные социал-демократы, приняло участие в акции тем вечером. По словам Рахель Штраус, врача и сионистской активистки, которая присутствовала на демонстрации днём: «Лишь горстка людей — как утверждают, едва сотня — овладела моментом и начала революцию».

Ближе к полуночи, когда почти все в Мюнхене крепко спали, Айснер провозгласил Баварию свободной республикой, Freistaat — в буквальном переводе, свободным государством — и отдал указание издателям газет обеспечить, чтобы его декларация появилась в утренних газетах. Баварская революция в действительности была левым государственным переворотом, которого мало кто ожидал, и ещё меньше предвидели его наступление. Это не была народная волна протеста, возглавляемая Айснером, которая осуществила революцию; скорее, Айснер ждал, чтобы массы и их вожди отправились спать, прежде чем узурпировать власть. Как телеграфировала в газету Neue Zürcher Zeitung в Швейцарии служба по делам прессы новообразованного Совета рабочих, солдат и крестьян, «буквально в течение ночи с четверга на пятницу после большой массовой демонстрации был успешно совершён умело управляемый переворот».

Утром 8 ноября, когда Мюнхен пробуждался от сна, большинство людей сначала не поняли, что это не будет только лишь ещё один обычный день. Например, Эрнст Мюллер-Майнинген, один из либеральных лидеров Баварии, сказал женщине, сообщившей ему новость о революции, что сейчас не то время года — рассказывать ему первоапрельские шутки. Людвиг III тем временем до полудня не знал, что он стал королём без королевства.

Как написал в своём дневнике Йозеф Хофмиллер, учитель одной из мюнхенских средних школ и умеренный консервативный эссеист, «Мюнхен лёг спать как столица королевства Бавария, но проснулся как столица Баварского „народного государства“». И можно добавить, что даже когда поезд Гитлера из Берлина подходил к Мюнхену позже в тот месяц, то будущий диктатор прибыл в город с довольно умеренной политической традицией — такой, который, несмотря на свой недавний опыт радикального захвата власти решительными действиями сектантского меньшинства, был маловероятным местом для рождения политического движения, которое принесёт в мир беспрецедентные насилие и разрушение.

Когда 21 ноября 1918 года Гитлер в конце концов явился в резервный батальон Второго пехотного полка, демобилизационное подразделение полка Листа, в котором он служил, он снова оказался перед выбором. Он мог выбрать демобилизацию и отправиться домой, что теперь, когда война окончилась, было ожидаемой стандартной процедурой для людей, не бывших профессиональными солдатами. Более того, возвращавшимся в свои демобилизационные подразделения при их прибытии в Мюнхен выдавали заранее отпечатанные документы об увольнении. В качестве альтернативы Гитлер мог принять демобилизацию и затем вступить в один из правых добровольческих корпусов ( Freikorps ), как называли народное ополчение, сражавшееся в восточных пограничных землях Германии как против этнических поляков, так и против русских большевиков, или защищавших разваливающуюся южную границу Германии. Последнее было бы действием, ожидаемым от человека, антагонистически настроенного и политизированного наступлением социалистической революции.

У Гитлера однако был и иной выбор: предпринять необычный шаг отказа от демобилизации и таким образом поступить на службу новому революционному режиму, что он и сделал, вступив в Седьмую запасную роту Первого запасного батальона Второго пехотного полка. По словам Хофмиллера, это были прежде всего «нескладные молодые люди, уклоняющиеся от работы», кто принимал такое же решение, как Гитлер, и оставался в армии. По контрасту с этим, «домой отправлялись хорошие, зрелые, трудолюбивые солдаты». Большинство солдат, замечает он, «просто возвращались домой. Наши люди чрезвычайно миролюбивы. Долгая война измотала людей на фронте».

В послереволюционном Мюнхене люди, подобные Гитлеру, которые не приняли демобилизацию, слонялись по городу. Их красочный внешний вид был большой разницей по сравнению с их дисциплинированным видом во время войны. «Они одевали свои круглые полевые шапки щегольски заломленными набекрень. На плечах и на груди у них были красные и синие украшения, такие как банты, ленты и маленькие цветы», — как наблюдал Виктор Клемперер, академик еврейского происхождения и журналист во время своего визита в Мюнхен в декабре 1918 года. Клемперер добавил: «Но все они тщательно избегали комбинации красного, белого и черного [цвета имперской Германии], и на их шапках не было следа имперской кокарды, в то время как они сохранили баварскую». В поведении солдат на улицах Мюнхена было мало контрреволюционного. В одном случае одна и та же группа солдат распевала по очереди традиционные баварские военные марши и «Марсельезу» немецких рабочих — песню немецких социалистов, которая пелась на мелодию французского национального гимна с припевом: «Не боясь врага, мы сплотимся и сражаемся! Мы маршируем, мы маршируем, мы маршируем, мы маршируем; через боль и нужду, если потребуется, за свободу, права и хлеб!»