Евгений Трефилов - Пугачев

Какое-то время Емельян жил спокойно, «упражняйся в стрелянии и ловле на степи зверей». Однако разговоры укрывавшихся от властей казаков, заезжавших на умет, напоминали Пугачеву, что он приехал сюда не прохлаждаться. Казаки жаловались, что должны выплачивать большие штрафы за убийства и грабежи, совершённые ими во время бунта: «…велено собрать с кого сорок, с кого тритцать, а с некоторых и по пятидесяти рублей… А как такой суммы заплатить нечем, военная ж команда строго взыскивает, и так-де многая от етого разъехались, а с жон-де наших взять нечего, что хотят, то и делают с ними. И заступить-де за нас некому. Сотников же наших, кои было вступились за войско, били кнутом и послали в ссылку. И так-де мы вконец разорились и разоряемся. Теперь-де мы укрываемся, а как пойманы будем, то и нам, как сотникам, видно, также пострадать будет. И чрез ето-де мы погибнем, да и намерены по причине той обиды разбежаться все. Да мы-де и прежде уже хотели бежать в Золотую Мечеть, однакож-де отдумали до время» [204] Емельян Пугачев на следствии. С. 70, 71. .

К этим казачьим сетованиям необходим комментарий, без которого трудно понять ситуацию на Яике накануне Пугачевского восстания. В конце апреля 1773 года был получен окончательный приговор Военной коллегии по делу участников яицкого мятежа, подписанный императрицей. Он был гораздо мягче, чем проект, предложенный следственной комиссией: казнить несколько десятков человек, часть казаков наказать «нещадно плетьми» и отправить на фронт, наказать и детей мятежников «от пятнадцати лет и свыше». Окончательный приговор вообще не предусматривал смертной казни. 16 человек «первых и главнейших зачинщиков» следовало, «наказав кнутом, вырвав ноздри и поставя знаки, сослать в Сибирь на Нерчинские заводы в работу вечную». Еще 38 человек подлежали битью кнутом, но уже без вырывания ноздрей и клеймения, а потом отправке с женами и «малолетными детьми» на поселения в разные места. Шестерых сознавшихся в своих преступлениях предписывалось, выпоров плетьми, отправить на фронт. Наконец, еще 25 бунтовщиков также повелевалось наказать плетьми, а затем престарелых отправить в симбирский гарнизон, а молодых распределить по различным армейским полкам. Этот приговор был публично исполнен в Яицком городке 10 июля 1773 года.

Однако помимо кнута, в прямом и переносном смысле, приговор предусматривал для мятежных казаков и «пряник». Прежде всего, объявлялось прощение шестерым мятежникам, которые во время бунта защищали офицеров и старшин от «мести» восставших и уговаривали последних прекратить бунтовать. Среди прощенных был Максим Шигаев — в недалеком будущем он станет одним из ближайших пугачевских сподвижников. Определенную роль в подготовке будущего восстания сыграет и еще один помилованный, Михаил Кожевников, — он будет шить знамена для повстанцев. Но этим указ не ограничился. Были прощены остальные «непослушные» казаки, участники восстания (2461 человек), которые, по мнению правительства, бунтовали «от сущего невежества и по незнанию истинного своего благоденствия». Беглым обещалось прощение в случае, если они вернутся в течение трех месяцев. Правда, «пряник» для казаков был с изрядной долей горечи. Кроме того, что они должны были вторично принести присягу, их обязывали выплатить огромный денежный штраф — 20 107 рублей 70 копеек, который впоследствии был произвольно увеличен комендантом Яицкого городка Симановым и старшинами до 36 756 рублей. Причем после этого увеличения штраф должны были выплачивать все «непослушные» казаки, в том числе и те, кто не был причастен к бунту, а служил, например, на Кавказе [205] См.: Дубровин Н. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 155, 156, 183–186; Рознер И. Г. Указ. соч. С. 177–182; Андрущенко А. И. Указ. соч. С. 17, 18. .

Подобное положение вещей, когда, с одной стороны, «непослушные» казаки должны выплачивать непосильный штраф, а с другой — большая их часть остается на воле, притом вооруженная и плохо контролируемая, означало, что новый конфликт казачества с правительством становится неизбежным. Конечно, едва ли Пугачев мыслил такими категориями, однако он был прекрасно осведомлен о недовольстве казаков и понимал, что самое время этим недовольством воспользоваться. Именно поэтому он решил поведать, что никакой он не Петр Иванович, а государь Петр Федорович. И первому он открылся Степану Оболяеву — Ереминой Курице. Как вспоминал сам Оболяев, однажды после бани Пугачев вдруг его спросил: