Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Бенуа вышел прогуляться после четырех. «На Марсовом поле ряд митингов (с кучками публики в 200–300 человек вокруг каждого оркестра) и десятки малюсеньких спорящих кружков. Основная тема — Ленин. В большинстве случаев происходит его защита от обвинений в подкупе Вильгельмом, но с оттенками, что с ним-де мы все же согласны не до конца… Быть может, во всем этом много слишком большой доверчивости и простоты. Зато омерзительны все выпады буржуа разных толков. Омерзителен сам тон этих выпадов, напоминающий ярость балованных собачонок, хватающих за икры гостей. Гнуснейший огонек паники в глазах, пена бешенства у рта и при этом, разумеется, всякие громкие фразы и непременно призывы к расправе…» [1266] Бенуа А. Н. Дневник 1916–1918 гг. М., 2006. С. 276–277.

Ближе к вечеру на квартире болевшего Гучкова прошло двухчасовое заседание правительства, на котором обсуждался проект ноты российского МИДа. «Формально эта нота была шагом правительства навстречу Совету: это была сопроводительная нота, при которой заграничным представителям России сообщался текст правительственной декларации от 28 марта; таким образом, документу, получившему, как мы видели, одобрение Всероссийского совещания Советов, придавалось значение международного акта» [1267] Войтинский В. С. 1917-й. Год поражений и побед. С. 80. , — разъяснял Войтинский. Набоков свидетельствовал: «Я очень отчетливо помню, что доложенный Милюковым проект при первом же прочтении произвел на всех, и даже на Керенского, впечатление безусловно приемлемого, — мало того, впечатление, что Милюков здесь проявил максимум уступчивости и готовности идти навстречу своим противникам» [1268] Набоков В. Д. Временное правительство. С. 67. .

В ноте говорилось: «Временное правительство будет вполне соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников». Против этого мало кто возражал. Протест вызовут вроде бы безобидные заключительные слова: «Продолжая питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны в полном согласии с союзниками, оно совершенно уверено в том, что поднятые вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для длительного мира и что проникнутые одинаковым стремлением передовые демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений и будущем» [1269] Известия. 1917. 20 апреля. № 45. .

В принципе, в ноте не было ничего такого, что предполагало массового возмущения. Протест вызовут слова «гарантии и санкции», в которых услышат: «аннексии и контрибуции». Откуда появились эти слова? Милюков утверждал: «Слова «гарантии и санкции» были вставлены мною по настоятельной просьбе Альбера Тома… Они обеспечивали мне согласие союзного социалиста на мою ноту» [1270] Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 310. . Но противной стороне нужен был скандал.

В Совете содержание ноты Милюкова стало известно 19 апреля. Церетели получил от Львова пакет «в присутствии Чхеидзе, Скобелева, Дана и некоторых других членов Исполнительного комитета и прочитал вслух текст, который нас ошеломил своим содержанием… Если бы Милюков задался целью вызвать разрыв между Советами и правительством, лучшего средства для этого, чем его нота, он найти не мог… Чхеидзе долго молчал, слушая негодующие возгласы окружающих, и потом, повернувшись ко мне, сказал тихим голосом, в котором слышалось давно назревшее глубокое убеждение:

— Милюков — это злой дух революции.

Все члены Исполкома — от большевиков до правых эсеров — были едины в осуждении ноты. Церетели суммировал:

— Этот акт является нарушением соглашения, которое делало возможным наше сотрудничество с правительством [1271] Церетели И. Кризис власти. С. 18, 19–20, 23. . Церетели стал добиваться, с одной стороны, разъяснений от Временного правительства, с другой — призывал Исполком к осторожной реакции.

Вечером в Михайловском театре конфликт почти выплеснулся в публичную плоскость. Проходил «концерт-митинг», сбор за билеты — в пользу политических заключенных. В императорской ложе многие министры и Тома. «После симфонической прелюдии Чайковского Милюков произносит речь, весь объятый трепетом патриотизма и энергии, — записывает Палеолог. — С верху до партера сочувственно аплодируют… Но вот на сцене Керенский:

— Если мне не хотят верить и следовать за мной, я откажусь от власти… Когда какая-нибудь страна хочет броситься в пропасть, никакая сила человеческая не может помешать ей, и тем, кто находится у власти, остается одно: уйти…