Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Крестьянская вольница принимала самые разные формы. Так, «понизовая вольница» существовала в окрестностях Царицына, где бывший дьячок социал-демократ Минин установил власть на Дар-Горе. Среди «мининцев» особым красноречием на многотысячных митингах отличалась крестьянка Савилова, чьи слова приводила центральная пресса:

— Я крестьянка, солдатка и солдатская мать. Нас морочили и топтали в грязь, считали, что мы придушены. Теперь мы поднялись из грязи, выпрямились и затопчем в эту грязь буржуазов. Крестьянка — живой хлебный колос, налитый несчастьями, голодом и трудом, а потому голову держит вниз, а буржуазка — пустой бесплодный злак и потому задирает маковку до неба. Когда крестьянка работает, над нею птички плачут. Земля — это наш ковер, на котором мы живем. Настал час выдернуть этот ковер из-под ног бояр, которые его не ткали, не чинили, а только топтались на нем, а мы и ткали, и чинили [941] Утро России. 1917. 7 июня. № 139. .

Отношение к помещику в революционных условиях менялось стремительно. Драшусов на следующий день после получения известия об отречении императора собрал крестьян двух близлежащих сел. «Это все еще были те же хорошо знакомые мне мужички; кое-где лишь мелькали новые, городского типа лица. Но головы уже не обнажались при появлении барина, как велось это встарь, и вместо прежних, лукаво-просительных и дружелюбно-покорных глаз на меня пристально впились сотни дерзко-любопытных взоров, таящих за собой какую-то неприязненную решимость». Драшусов предложил крестьянам в аренду 9/10 пахотной земли и луговой покос, выставил на продажу оказавшихся из-за этого лишними лошадей. «Большинство безлошадных крестьян оказались еще и безденежными, и много лошадей пошло в кредит под туманные, хотя и многословные обещания скорой уплаты. Тяжело было видеть картину этого полурасхищения, зловеще предваряющего грядущее разграбление и погром. Пустели конные дворы и замирала издавна налаженная, бившая полным пульсом жизнь усадьбы; чувствовалось, что смертный приговор уже произнесен» [942] «Все кончено, и никакие компромиссы уже невозможны…»: из воспоминаний Е. Е. Драшусова // Россия 1917 года в эго-документах. Воспоминания. М., 2015. С. 258–259. .

Князь Жевахов делился впечатлениями: «Крестьяне между тем только входили во вкус революции, смотрели злобно, настроение было враждебное, и общение с ним было невозможно… Толпа точно ждала вызова, жаждала крови и была страшной» [943] Воспоминания товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова. СПб., 2014. С. 472–473, 476. .

Политические перемены буквально придавили деревню. «Всякий мужик, не исключая и самого глупого, прекрасно понимал, что значило жить под царем. Жить под царем значило: подати платить, воинскую повинность отбывать, властям повиноваться, чужого не брать. Все это могло ему нравиться или не нравиться, но все было ясно. Оставшись без царя во главе управления, мужик остался без царя в голове. Все вопросы религии, нравственности, семьи, собственности, государства были поставлены перед ним сразу и без всякой предварительной подготовки. Нужно ли удивляться, что он запутался в них, как в темном лесу… Единственное, что он усвоил твердо, это то, что до сих пор его обманывали, а может быть, обманывают и теперь» [944] «Оставшись без царя во главе управления, мужик оказался без царя в голове»: Воспоминания В. В. Татаринова // Россия 1917 года в эго-документах. С. 31, 38. .

Монархические чувства сохранялись, но угасали. Короленко свидетельствовал, что во время бесед даже со стариками чувствовалось: «и они осуждали если не весь монархический строй, то несчастного слабого человека, который успел так уронить и унизить этот строй…» [945] Короленко В. Г. Земли! Земли! // Великая русская революция глазами интеллектуалов. С. 120, 121, 122–123. .

Политическая борьба, сотрясавшая столицы, доходила и до деревни, но мало затрагивала крестьян. «Нужен был какой-то особый энциклопедический словарь, чтобы хоть как-нибудь столковаться с деревней в материях политических, нужен был какой-то особый путеводитель по темным дебрям этих нечесаных голов, — ни путеводителя, ни словаря такого не было, и потому все эти наши митинги, все эти нужные рассуждения над непонятной газетиной превращались в какое-то преступное толчение воды в ступе… И крестьяне поумнее сами чувствовали всю бессмыслицу этой болтовни, очень тяготились беспокойной жизнью, а старики утверждали, что наступили, знать, «последние времена» и что жид Керенский — несомненный «анчихрист», — замечал Наживин.