Владимир Захаров - Загадка последней дуэли. Документальное исследование

Дорохов теперь в Пятигорске, а жена его в Москве или Петерб<���урге> — не знаю. Я к нему на днях съездил и не застал, он уезжает в Тифлис… Прощай, еще раз, 1000 раз целую тебя» [106, 86].

Нет оснований сомневаться в искренности Льва Сергеевича, ведь это частное письмо предназначалось приятелю, хорошо знавшему нравы и обычаи военной службы тех лет. И уж ни в коей мере Левушка Пушкин не рассчитывал на то, что оно когда-то станет документальным свидетельством.

Ясно и то, что Дорохову хотелось немного прихвастнуть. Рана — пусть даже и пустяковая — повод освободиться от военной службы хотя бы на время. А уж контузия, пусть даже мнимая, но подтвержденная врачебной справкой — это долгий отдых на Водах, где в это время была его супруга.

О Лермонтове, как, впрочем, и о других наказанных, разжалованных, хлопотали многие представители кавказского начальства. Простой анализ их действий говорит в пользу этого предположения. Так, 9 декабря 1840 года был подан рапорт о награждении участников сражения на реке Валерик, к которому был приложен наградной список и просьба перевести Лермонтова «в гвардию тем же чином с отданием старшинства». А 24 декабря того же года Командующий кавалерией левого фланга Кавказской линии полковник князь Д.Ф. Голицын в своем рапорте просил генерал-лейтенанта П.Х. Граббе наградить Лермонтова золотой саблей с надписью «За храбрость» [126, 140–141].

8 января 1841 года документы были отправлены в Петербург. В них речь шла, конечно, не только о Лермонтове — испрашивали о Высочайших наградах, прощении для проштрафившихся офицеров и рядовых. К ордену был представлен и Николай Соломонович Мартынов.

Стихотворение Н.С. Мартынова «Герзель Аул» полностью приводится в Приложении 2.

Здесь Мартынова можно заподозрить в подражательстве Лермонтову. Но сил, а, главное, таланта, ему-то и не хватило. Его произведения были слабыми в литературном и поэтическом плане, и все его старания стать поэтом и писателем потерпели фиаско. В то же время Мартынов довольно хорошо знал быт и нравы горцев, и его произведения в плане этнографическом — находка для современных исследователей.

Под черкеса ( франц .).

Кинжалом ( франц .).

«Прекрасной смуглянки» ( франц .) — так называли Е. Быховец. — В.З .

Впервые версия о Наталье Соломоновне появилась в 1885 г., когда В. Желиховская опубликовала в «Ниве» воспоминания Н.П. Раевского. Дети Мартынова ухватились за эту версию, поскольку она оправдывала их отца. Спустя некоторое время были опубликованы письма членов семьи Мартыновых, на которых были изменены даты написания. Эта уловка сделала свое дело — понадобилось почти 80 лет, чтобы восстановить истину. См. прим. 64.

По мнению А.В. и В.Б. Виноградовых, значение имеет вовсе не литературоведческий спор о прототипах романа Лермонтова. «Нам важно знать, что об этом думали, что могли домысливать тогдашние читатели, в том числе и сами Мартыновы, в первую очередь Николай. А его, судя по ряду свидетельств, донесших до нас расхожую молву, роман должен был остро задеть, — причем, при всей своей ограниченности, Мартынов наверняка понимал, что если он тотчас и круто изменит отношение к автору романа (не говоря уж о прямом «выяснении отношений»), то тем самым лишь подтвердит справедливость слухов и пересудов (как зло шутил А.С. Пушкин: «Завоет сдуру — это я!»). Кстати, именно так объяснил его дальнейшее поведение В.С. Оболенский: не желая компрометировать сестру, Мартынов оставался внешне в приятельских отношениях с Лермонтовым» [43, 9–10).

Это сделано, само собою разумеется, позднейшими владельцами рукописи. — Прим. А.П. Зякина .

Увеселительных прогулках ( франц .).

«Месье кинжал въезжает в Пятигорск» ( франц .).

«Дикарь большой кинжал», «горец большой кинжал» или просто «месье кинжал» ( франц .).

Существует еще одно свидетельство об альбоме, его автор — ставропольский помещик К. Любомирский. В письме к своим друзьям по Московскому университету К.Н. и В.Н. Смольяниновым, написанном вскоре после дуэли, он сообщал:

Лермонтов нарисовал Мартынова «в сидячем положении, державшегося обеими руками за ручку кинжала и объяснявшегося в любви, придав корпусу то положение и выражение, которое получает он при испражнении, и эту карикатуру показал ему первому» [139, 463].