Елена Рыдзевская - Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв.

Интересно, что по Летописцу Переяславля-Суздальского Ольга предлагает древлянам дать ей дань в виде птиц как «жертву богомъ»; воробьи, как поясняют некоторые поздние летописи, были у славян «зело честны» [486]. Откуда бы ни взялась в Летописце такая мотивировка требования Ольги, она, во всяком случае, весьма удачна, если рассматривать ее с точки зрения того генезиса искоростенских птиц, который подсказывают нам приведенные мною выше данные, собранные Либрехтом.

Переходя к летописным преданиям о Святославе, существенно дополняемым Львом Диаконом — автором, более близким к нему по времени, чем самый ранний из наших летописцев, мы встречаемся в лице этого русского князя с одним из самых ярких эпических образов, которые рисует летопись. Привлекая некоторые предания о нем к основной теме настоящего исследования, мы решительно отвергаем представление о Святославе как о северном викинге и о его окружении как о преимущественно норманском по своему происхождению. Святослав — не викинг, пересаженный на южнорусскую почву. И сам он, и окружающая его среда, и вся его бурная деятельность представляют собою нечто, безусловно, родственное в общем тому, что буржуазные ученые называют «духом эпохи викингов»; если в дружине Святослава были варяги, то, вероятно, чувствовали себя там весьма недурно. Но поставить здесь знак равенства было бы грубейшей и антиисторической ошибкой. Можно лишь приветствовать то, что Пархоменко в своих последних работах решительно отказался от своего прежнего, впрочем, не им одним высказанного мнения о Святославе как о «типичном норманском витязе» [487]. Он ссылается, между прочим, на известный портрет Святослава у Льва Диакона, в котором нет ничего типично норманского [488]. Если у Святослава и были некоторые норманские связи, то, во всяком случае, не ими определяется характеристика и его самого, и его времени. Они стушевываются в той сложной, богатой и многогранной культурной обстановке, какую мы находим в южной Руси с ее тесными и разнообразными связями с Хазарским каганатом, с придунайскими и балканскими странами, с азовско-черноморским юго-востоком.

Рядом со Святославом стоит не вполне ясная фигура Свенельда. Шахматов дает детальный анализ летописных известий о нем и приходит к выводу, что в Древнейшем Киевском своде читался рассказ об уступке Игорем уличской и древлянской дани воеводе Свенельду (ср. в Новгородской I летописи под 922, 940 и 942 гг.) и о недовольстве Игоревой дружины, под влиянием которой Игорь предпринимает поход на древлян, тем самым нарушая интерес Свене льда. Игорь погибает в борьбе с Свене льдом от руки его сына Мистиши. Составитель Начального свода знал предание об убийстве Люта Свенельдича Олегом Святославичем, княжившим в Древлянской земле (Повесть временных лет, 975 г.); А. А. Шахматов отождествляет Люта с Мистишей, упоминаемым в Повести под 945 г. как сын Свенельда [489]. Но Свенельд здесь уже не враг киевского князя (Ярополка Святославича), а его воевода; желая отомстить за сына, он восстанавливает Ярополка против Олега. Составитель Начального свода отдал предпочтение этой второй версии об отношении Свенельда к киевским князьям, что и вызвало в тексте Начального свода ряд изменений, выставивших Свенельда в совершенно ином освещении, чем в Древнейшем своде: Свенельд перенесен в другую эпоху и оказывается воеводой Святослава, участником похода Ольги на древлян, а позднее — похода Святослава на греков.

Он остается при Святославе до конца его жизни и после гибели его в борьбе с печенегами в 972 г. возвращается в Киев, к Ярополку Святославичу [490].

Резюмирую здесь очень кратко результаты весьма сложной аргументации Шахматова; ею, может быть, и не исчерпываются все возможности решения вопроса о неясностях, связанных со Свенельдом и его сыном как историческими лицами и как героями преданий, послуживших источником летописи [491]. Дошедшие до нас в Новгородской I летописи известия об отдаче уличской и древлянской дани киевским князем своему воеводе весьма правдоподобны как пример той системы «ленов, состоящих только из дани», о которой говорит К. Маркс [492]. Личное имя Свенелдъ, Свеналдъ легко объясняется из древнешведского (рунического) suainaltr , в латинских актах XIII–XIV вв. Svenaldus , Svanaldus [493]. Что касается деятельности Свенельда, то если принимать вместе с Шахматовым рассказ о нем по восстанавливаемому этим автором Древнейшему своду как первоначальный, то оказывается, что в Древлянской земле Свенельд был уже тесно связан с местным обществом; по отношению к киевскому князю его личные интересы (защита своего лена-дани) совпадают с интересами древлян, готовых дать отпор «волку», повадившемуся нападать на стадо. Выше я уже имела случай говорить, ссылаясь на Шахматова, о личных связях Свенельда, которые, если предполагать в нем норманна по происхождению, соединяли его с местным славянским окружением.