Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

По оценке Б. Горшкова, в центральных российских губерниях (Костромской, Тверской, Владимирской и Ярославской) было более ста «больших протоиндустриальных и торговых деревень», которые «превосходили» многие города «по числу жителей и по экономическому развитию» (A Life Under Russian Serfdom: The Memoirs of Savva Dmitrievich Purlevskii, 1800–1868 (transl. and ed. by B. Gorshkov). Budapest: CEU Press, 2005. P. 15–16). См. также работу К. Евтухов ( Evtuhov C. Portrait of a Russian Province: Economy, Society, and Civilization in Nineteenth-Century Nizhnii Novgorod ) о ремесленных деревнях в Нижегородской губернии. На Урале и в Донбассе существовали не только «домашние» «индустрии до индустриализации». Об организации вязального производства и сбыте его продукции см. работы Ирены Турнау, скрупулезно собравшей мелкие отсылки и упоминания о нем во множестве российских источников, повествующих о торговле и промышленности. В целом в таких источниках редко обращают внимание на чулки и подобные «мелочи». См., например: Turnau I. Aspects of the Russian Artisan: The Knitter of the Seventeenth to the Eighteenth Century // Textile History. 1973. № 1 (4). P. 9.

В статье, посвященной торговле лесопродукцией в принадлежавшем графине Ливен костромском поместье, Эдгар Мелтон уделяет внимание специфическому региональному контексту этого производства. К последним относится близость поместья к Волге, делавшая производство непрерывным. Назвать его «протоиндустриальным» вряд ли возможно, поскольку ремесла были лишь частью всего процесса, в основном сосредоточенного на производстве и сбыте древесины. См.: Melton E. The Magnate and her Trading Peasants in Serf Russia: Countess Lieven and the Baki Estate, 1800–1820 // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1999. № 47. P. 40–55.

Эта аргументация наиболее подробно изложена в кн.: Kolchin P. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge: Belknap Press, 1990.

См.: Пикеринг Антонова К. Господа Чихачёвы. Мир поместного дворянства в николаевской России. М.: Новое литературное обозрение, 2019; прежде всего гл. 3. В последние три десятилетия крепостного права у Чихачёвых было от 300 до 500 крестьян.

О полностью индустриализированном производстве в Иваново написано много работ, но они чаще всего затрагивают период после отмены крепостного права и посвящены политической истории или истории рабочей силы, а не текстильному производству как таковому. Важным исключением стала работа Алисон Смит о сложном переходе от крепостного производства к промышленности современного типа ( Smith A. A Microhistory of the Global Empire of Cotton: Ivanovo, the Russian Manchester // Past and Present. 2019. № 244. P. 163–193). Дэйв Претти также делает акцент на периоде окончательной индустриализации производства, но в историческом обзоре раннего периода производства хлопковых тканей в России отмечает, что оно выросло из существовавшего ранее производства льняных тканей. Этому процессу способствовало отсутствие внимания государства, которому нужна была шерстяная и льняная продукция для нужд армии: «отсутствие государственного заказа означало, что спрос регулировался исключительно рыночными средствами, а это придавало хлопковой промышленности гибкость, которой никогда не могли похвастаться конкуренты в других областях текстильной индустрии» ( Pretty D. The Cotton Textile Industry in Russia and the Soviet Union // The Ashgate Companion to the History of Textile Workers, 1650–2000. London: Routledge, 2010. P. 421–448). Однако Претти опирается прежде всего на те же источники, проблема которых, как было показано выше, – в неточном понимании технологий, а также в телеологичности оценок (см. работы: Blackwell W. L. The Beginnings of Russian Industrialization; Gestwa K. Proto-Industrialisierung in Russland; Пажитнов К. А., Мешалин И. В. Текстильная промышленность крестьян Московской губернии в XVIII и первой половине XIX века). Аргументация идет по кругу: хлопковая промышленность развивалась успешно благодаря своей «гибкости», потому что гибкость – залог успеха. На самом деле гораздо большее значение имело то, что она возникла в удачный момент и задействовала определенные технологии. В статье Претти также утверждается, что хлопок вытеснил лен, потому что цены на импортный хлопок упали, но автор совершенно не замечает, что лен как местный материал никогда не был дорогим сырьем. Хлопковое и льняное производство различались по технологическим условиям подготовки волокна и работы с пряжей. Даже в Британии подготовку и прядение хлопка механизировали намного раньше, чем аналогичные операции со льном. Кроме того, из этих двух типов ткани получалась абсолютно разная продукция. Набивные льняные ткани средней плотности действительно уступили место набивным хлопковым, как только стало возможным импортировать плотную британскую хлопковую нить. Но грубые (например, холст или марля) или узорчатые льняные ткани (например, камка/дамаст или шотландка) по-прежнему производились на ручных ткацких станках из спряденных вручную нитей. Претти утверждает, что запрет на экспорт британских станков для текстильной промышленности, существовавший до 1842 года, означал, что «прядильное производство в России было неконкурентоспособно» ( Pretty D. The Cotton Textile Industry in Russia and the Soviet Union. P. 425–426), но это верно, лишь если сравнивать позиции России и Британии на международном рынке и только применительно к хлопковым тканям.