Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Порой бывает, что одни говорят ложь, а другие говорят правду. Здесь было много убитых.

Он представился как Жан Гирумухатсе. Я сказал ему, что его имя мне знакомо, потому что в деревне говорили, будто он убил целую семью.

— Верно, — ответил Гирумухатсе. — Они говорят, что я убил, потому что я был командиром здешнего блокпоста. — Он указал на дорогу в том месте, где она проходила ближе всего к его дому. — Сейчас здесь все тихо, — добавил он, — но тогда, в то время, государство призывало нас убивать. Тебе говорили, что твой долг — делать это, иначе сядешь в тюрьму или будешь убит сам. Мы были просто пешками. Мы были просто инструментами.

Гирумухатсе, по его словам, было 46 лет. И он не мог припомнить ни одного конкретного случая, чтобы хоть какого-то хуту казнили потому, что тот отказывался убивать; по-видимому, самой угрозы — убей или будешь убит — было достаточно, чтобы гарантировать его участие в убийствах. Однако Гирумухатсе заведовал блокпостом, а быть главой блокпоста — значит быть не пешкой, а фигурой среднего уровня в местной цепи командования, то есть тем, кто переставляет пешки по доске. Гирумухатсе утверждал, что у него не было выбора, и в то же время говорил:

— В БОЛЬШИНСТВЕ СЛУЧАЕВ С УБИЙСТВАМИ ЕСТЬ МОЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, ПОТОМУ ЧТО Я БЫЛ КОМАНДИРОМ. И ТЕПЕРЬ, ВЕРНУВШИСЬ, Я ВСЕ РАССКАЖУ ВЛАСТЯМ.

Когда 15 ноября 1996 г. началась массовая репатриация из Заира, правительство Руанды наложило мораторий на аресты подозреваемых в участии в геноциде. В тот месяц, полный экстраординарных событий, это, безусловно, было самым неожиданным. В 1994 г. радио призывало массы руандийцев убивать, а теперь оно по-новому разъясняло положение вещей. Все слышали, к примеру, что президент Пастер Бизимунгу лично отправился к границе, чтобы приветствовать возвращенцев как братьев и сестер. Запись президентского обращения неоднократно транслировало «Радио Руанда», и для всей страны его слова изучали как руководство к действию.

Назвав массовое возвращение «огромной радостью для всех руандийцев», президент далее сказал: «Руандийский народ был способен жить мирно 600 лет, и нет никаких причин не жить снова в мире». И напрямую обратился к убийцам: «Позвольте мне обратиться к тем, кто прежде избрал путь убийств и конфронтации, напомнив, что они тоже руандийцы. Я призываю вас отказаться от своих геноцидальных и деструктивных поступков, объединиться с остальными руандийцами и найти своей энергии лучшее применение». В конце он добавил: «И еще раз — добро пожаловать домой».

Но зачем было просить выживших жить бок о бок с убийцами — или даже, как случилось в доме Гирумухатсе, под одной крышей? Зачем было откладывать решение этой проблемы? Чтобы дать время успокоиться, ответил мне генерал Кагаме:

— Не обязательно набрасываться на всех, на кого вроде бы следовало наброситься, — сказал он. — Может быть, стоит создать атмосферу, где вначале все стабилизируется, а потом уже браться за тех, за кого должно взяться. Остальных можно даже проигнорировать ради того, чтобы постепенно начать мирное сосуществование.

Кагаме признавал, что правительство многого требует от своего народа; и вслед за репатриацией не раз появлялись сообщения о солдатах, спасавших подозреваемых в убийствах от разъяренной толпы и помещавших их «под стражу в целях защиты». НЕЛЕГКО БЫЛО СБАЛАНСИРОВАТЬ ТРЕБОВАНИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ И СТРЕМЛЕНИЕ К ПОРЯДКУ, СКАЗАЛ МНЕ КАГАМЕ, ПОСКОЛЬКУ «МЕЖДУ ЭТИМИ ДВУМЯ НАМЕРЕНИЯМИ СУЩЕСТВУЮТ ЕЩЕ ПРОБЛЕМЫ, СУЩЕСТВУЮТ ЧУВСТВА ЛЮДЕЙ».

Как только Гирумухатсе вслух произнес, что был убийцей, он перестал потеть. Дыхание его стало спокойнее. В глазах прояснилось, и он, казалось, не прочь был продолжить разговор. Разразилась гроза, принеся с собой ливень, и мы укрылись от него в моем джипе, припаркованном в том самом месте, где во время геноцида стоял блокпост Гирумухатсе. Когда мы расселись, он заявил, что единственное, почему он не мог сопротивляться давлению во время геноцида, — ему было велено убить свою жену-тутси.

— Я смог спасти свою жену, потому что был командиром, — сказал он, добавив, что опасался и за собственную жизнь. — Я должен был делать это, иначе меня убили бы. Так что я в определенном смысле чувствую себя невиновным. Я убивал не по велению сердца. Будь у меня настоящее желание убивать, я не смог бы вернуться обратно.

Голос Гирумухатсе на фоне барабанившего по крыше дождя был раздражающе спокойным. Ощущал ли он хоть каплю вины? Он не проявил никаких эмоций, бросив фразу: