Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Два десятилетия спустя Тунку по-прежнему считали концом света – спившейся сибирской провинцией. «Тунка, – читаем мы в иркутской газете «Сибирь» за 6 февраля 1883 года, – представляет собой полностью изолированное, богом забытое место. Горы, горы и горы! Местоположение великолепное – и что с того? Снова горы, а за ними? Монголия…».

Тогдашняя деревенька протянулась поперек котловины (в настоящее время – так же), с юга на север, по берегам двух левых притоков Иркута – Тунки и Ахалика. Новаковский писал: длиной «две мили […], а в ширину имеет полмили», то есть, согласно сегодняшним единицам измерений, более четырнадцати километров в длину и примерно три с половиной километра в ширину. Она состояла из пяти «районов»: собственно Тунки, Токурка, России, Култучка и Казачьей; кроме того, за реками Тункой и Иркутом также находились части поселения, называвшиеся За Иркутом и За Тункой (в настоящее время – Затунка). «Все дома бревенчатые, окна частично из слюды; четвертую часть каждого дома занимает печь; под полом имеется глубокая яма под картофель, называемая подполом [5] Здесь и далее курсивом выделены слова, данные в оригинале по-русски. ; рядом с печью, на столбах, под самым потолком, сооружены полати (лежанка), где озябший местный житель греется в суровые морозы». Вокруг деревни находились пастбища и подмокшие луга; с северо-восточной стороны – согласно описаниям и рисункам ксендза Куляшиньского – пахотные поля.

Крестьян жило там около пятисот, главным образом, потомки бывших поселенцев и ссыльных из европейской части страны и немногочисленные православные буряты. Почти все местные говорили на двух языках – русском и бурятском. Новаковский высказывает оригинальные суждения (быть может, не совсем безосновательные?): «Поселенцами были, вероятно, жители краев, прежде относившихся к Польше; безусловным доказательством может служить то, что обитатели этой деревни по сей день сохранили обычай носить белые рубашки с разрезом посередине, у шеи, тогда как по всей России носят цветные рубашки с разрезом у плеча». Позже сюда высылали также преступников и бывших солдат. Жители тогдашней Тунки занимались земледелием и скотоводством: «сеют рожь, пшеницу (яровую), ячмень, овес; о гречихе и просе едва слышали; горох только сахарный знают. В огородах сажают картошку, капусту, свеклу, морковь, репу; огурцы хотя иногда и сажают, но вызревают они редко».

В Тунке была одна главная улица, деревянные, из лиственницы или кедра, дома (сегодня застройка деревни по-прежнему деревянная) окружены заборами, рядом с домами – огороды и выгоны для скота, но иначе, чем в Польше – без деревьев и кустов.

«Дома в этой деревне некоторые вполне приличные, – вспоминал Наркевич, – стоят на расстоянии друг от друга, потому что при каждом огород, а при некоторых даже обширные выгоны, где зимуют на разбросанном сене скот и лошади, а стойл и коровников местные жители не знают». Имелась еще вторая улица (в той части деревни, которая называлась Россия), тогда нежилая, состоявшая примерно из сотни домов, которые власти выстроили, предполагая заселить их бывшими ссыльными, солдатами или бродягами, «но когда те из них сбежали, все эти домики опустели. Кто что мог и хотел, оттуда по забирал; один – двери, другой – окна, пол, кирпичи из печной кладки; даже доски с крыш ободрали», – писал Новаковский.

Над деревней возвышались две церкви: одна «красивая», каменная, принадлежавшая крестьянам, вторая – деревянная, казачья. Было также несколько «лавочек» «с товарами европейскими и китайскими». Деревянная Николаевская церковь стояла на краю деревни, на берегу Иркута, близ казачьей станицы, рядом находилось деревенское кладбище. Каменный храм возвышался посреди деревни («Покровская церковь» стоит в Тунке по сей день). Ксендз Станислав Матрась вспоминал, что в те времена священником в главной церкви был поп Павел, а в казачьей – какой-то «благочинный» (настоятель), которого сменил после его смерти Иоанн Попов, сын архиерея Амурской епархии.

Климат в Тунке и Тункинской долине был суровый, зимой морозы достигали сорока градусов, но не слишком докучали, поскольку при таких низких температурах отсутствовал ветер. В деревне «всегда мало снега и редко можно было ездить на санях […], хотя примерно в двадцати верстах его полно», – вспоминал ксендз Наркевич. Особенно в окрестных горах снега выпада ло много. После зимы быстро наступало жаркое лето, а после лета – долгая зима; весна и осень здесь очень короткие. «В мае морозы внезапно прекращаются и под действием солнечных лучей моментально вылезает трава; деревья тут же покрываются листвой – вот и лето без весны; почти так же внезапен переход от лета к зиме, без осени». «[…] весны тут почти нет, – писал в марте 1868 года другой священник, – сразу жара и лето. Оно быстро проходит – и вновь долгая зима. У нас [в Польше] иначе и лучше…» В тункинских степях бывали также «не ветры, а безумные смерчи, подхватывавшие все легкие предметы и уносившие по Туранской котловине в Монголию».