Рейнхарт Дози - Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

Бросив Ибн-Аммара в тюрьму, бени сохайль решили продать его тому, кто дороже всех заплатит. Таковым оказался Мутамид, который купил его вместе с замком Сегура, и сын принца Рази получил задание доставить пленника в Кордову. Несчастный визирь въехал в Кордову в цепях на вьючном муле, сидя между двумя мешками с соломой. Мутамид набросился на него с гневными упреками, показал злосчастный сатирический пасквиль и спросил, узнает ли бывший визирь свой почерк. Пленник, который едва мог стоять прямо, сгибаясь под тяжестью цепей, хранил молчание и не поднимал глаз. Но когда принц закончил свою гневную обвинительную речь, он ответил:

– Я ничего не буду отрицать, господин. Да и что толку отрицать, если даже бездушные вещи подтверждают истинность твоих слов. Да, я совершил грубую ошибку. Я грубо оскорбил тебя. И мне остается только просить о прощении.

– То, что ты сделал, непростительно, – ответил Мутамид.

Женщины, которых он оскорбил в своем пасквиле, не остались в стороне и, в свою очередь, осыпали его насмешками. В Севилье ему пришлось подвергнуться оскорблениям толпы. Однако его заключение было длительным, и это обстоятельство давало ему надежду. Бывший визирь знал, что нескольких важных особ, в том числе принц Рашид, выступили в его защиту. Он постоянно поддерживал пыл своих сторонников все новыми письмами, и в конце концов Мутамид, которому надоели бесконечные петиции, запретил давать пленнику письменные принадлежности. Бывший визирь умолил дать ему в последний раз бумагу, чернила и перо. Его просьба была выполнена, и он написал длинную поэму, которая была отдана Мутамиду вечером за ужином. Когда гости разошлись, Мутамид прочитал стихи, был тронут ими, велел привести пленника к себе и снова упрекнул в черной неблагодарности. Сначала Ибн-Аммар, рыдая, не мог вымолвить ни слова. Но постепенно он успокоился и стал настолько красноречиво вспоминать их былое счастье, что Мутамид поневоле смягчился и даже сказал пленнику несколько утешительных слов, хотя и не простил. К сожалению – а ни одно несчастье не бывает таким жестоким, как то, что убивает надежду, – Ибн-Аммар неправильно понял чувства Мутамида по отношению к нему. Чередование гнева и сочувствия, которые он имел возможность наблюдать, были им истолкованы ошибочно. Мутамид, безусловно, испытывал к нему остатки былой привязанности, но между сожалением и прощением лежит бездонная пропасть. Этого Ибн-Аммар не понял. Вернувшись в свою тюрьму, он мог думать только о переменах к лучшему, и, не в силах сдержать радость, переполнявшую его сердце, он написал письмо Рашиду, сообщив о счастливом исходе беседы с монархом. Рашид был не один, получив это письмо, и, когда он читал его, в документ успел заглянуть его визирь Иса и узнать о его содержании. Или из-за своей болтливости, или ввиду личной неприязни к Ибн-Аммару Иса рассказал об этом письме всем, кому мог, и вскоре информация дошла до Абу Бакра ибн Зайдуна, несомненно украшенная всевозможными преувеличениями, которые до нас не дошли, но, безусловно, являлись скандальными, – арабский историк замечает, что предпочитает обойти их молчанием, чем загрязнять ими страницы своей книги. Ту ночь Ибн-Зайдун спал плохо. Для него реабилитация Ибн-Аммара означала позор, а возможно, и смерть. Наутро, не зная, что делать, он не пошел, как обычно, во дворец, а остался дома. Мутамид послал за ним и встретил с обычным дружелюбием, и Ибн-Зайдун уверился, что ситуация не так серьезна, как он опасался. И когда Мутамид поинтересовался причиной его позднего прихода, Ибн-Зайдун честно ответил: он боялся, что попал в немилость. Затем он рассказал, как о беседе короля с Ибн-Аммаром стало известно всему двору, и теперь все ждали возвращения бывшего визиря к власти, а его друг и соратник Ибн-Салам, городской префект, уже подготовил великолепные покои в своем дворце, где он сможет пожить, пока ему не вернут его дворцы, – в общем, Ибн-Зайдун не упустил ничего.

Мутамид был вне себя от ярости. Даже если бы то, что произошло между ним и пленником, не было искажено ненавистью, он все равно негодовал бы из-за глупой самонадеянности Ибн-Аммара, принявшего несколько добрых слов за обещание свободы и полной реабилитации.

– Иди и спроси Ибн-Аммара, – сказал он евнуху, – как он разгласил содержание нашей беседы прошлым вечером.

Евнух быстро вернулся.

– Ибн-Аммар, – сказал он, – отрицает, что разговаривал с кем-то еще.

– Но он мог написать! – воскликнул Мутамид. – Я дал ему два листа бумаги: на одном он написал поэму, которую прислал мне. Что он сделал с вторым? Иди и спроси его.