Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

После завершения роли прямой освободительницы христианских народов от турецкого ига, Россия теперь призвана осуществлять миссию — могущественного умиротворителя и третейского судьи между христианскими народами, наследниками османского государства.

Обладание проливами необходимо России для неё самой, но оно же необходимо ей и для её миротворческой и объединяющей роли на Ближнем Востоке. «Весь этот век — пророчески указывал Достоевский в 1877 г., — может быть, придётся России бороться с ограниченностью и упорством славян, с их дурными привычками, с их несомненной и близкой изменой славянству… После разрешения славянского вопроса России очевидно предстоит окончательное разрешение восточного вопроса. Россия, владея Константинополем, будет стоять именно как бы на страже свободы всех славян и всех восточных народностей, не различая их с славянами. Мусульманское владение было во все эти столетия для всех этих народностей не единительной, но подавляющей силой и они при нём шевельнуться не смели, т. е. вовсе не жили как люди. С уничтожением же мусульманского владычества может наступить в этих народностях, выпрыгнувших вдруг из гнёта на свободу, страшный хаос. Так что не только правильная федерация между ними, но даже просто согласие — есть без сомнения лишь мечта будущего. А пока новой единительной для них силой и будет Россия, именно тем отчасти, что твёрдо станет в Константинополе. Она спасёт их друг от друга и именно будет стоять на страже их свободы. Она будет стоять на страже всего Востока и грядущего порядка его» [472].

Но Великая Россия есть не только идея и идеал внешнего расширения Российской Империи. Это есть идеал правовой, тесно связанный с духовно-религиозной идеей.

Великая Россия для того, чтобы быть живой силой и органическим единством, должна действительно осуществить те начала правового порядка и представительного строя, которые были возвещены 17 октября 1905 г.

В такой политике внутреннего устроения Великой России на началах утверждения права и осуществления прав уже намечается связь с другим фактом и с другой идеей русского духовного бытия.

Мы знаем и любим не только Великую Россию. Мы знаем и любим ещё больше другое лицо, которое являет перед нами наш народ и наша страна.

Кроме Великой России есть Святая Русь.

Если в Великой России для нас выражается факт и идея русской силы, то в Святой Руси мы выражаем факт и идею русской правды.

Государство и государственная мощь не есть ни единственная, ни конечная ценность для человеческого сознания. Мы надеемся, мы верим, мы хотим, чтобы самое государственное наше бытие было подчинено не механически и не доктринально, а органически, в живом народном делании высшей религиозной идее. Словом, мы верим в союз Великой России и Святой Руси.

И эту веру мы обретаем в том, как переживается национальным сознанием великая европейская война, в том подлинном лике, с которым нам предстаёт русская армия.

Я много слышал рассказов лиц, соприкоснувшихся с нашей армией там, где она совершает свой великий жертвенный подвиг, на передовых позициях, в окопах. Там русская армия выступает перед всем миром как огромный поток организованной вооружённой силы. Но в рассказах разных наблюдателей, русских и иностранцев, я уловил ещё нечто другое: эта же грозная армия воплощает в себе не только великую мощь Великой России, но и духовную силу Святой Руси, силу подвига, силу страдания и смирения.

Так там на полях брани и смерти, в бесконечном подвиге бесчисленных и безымённых героев серой крестьянской армии, осуществляется религиозное чудо слияния силы и правды, разрешается величайшая загадка истории.

Из великих русских художников Достоевский всех больше отдавался публицистике. Его публицистика такая же тяжеловесная и в то же время такая же пронизанная гениальными мыслями, как и его беллетристика. И там, и тут он громоздит факты, озаряя их светом глубочайших идей и прозрений.

Сейчас поневоле вспоминаются пророчества Достоевского, ибо мы реально приблизились к некоторым граням, к которым в своё время подходила мысль Достоевского. Русско-турецкая война 1877–1978 гг. взволновала и вдохновила великого писателя, и он ставил рождение ею проблемы с полной ясностью и громадной силой.

«Константинополь должен быть наш!», — провозгласил он в «Дневнике писателя».

Обосновал он это требование двояко. Во-первых, — восточно-христианским православным призванием России. Вообще, вся публицистика Достоевского сильно окрашена вероисповедным цветом. В политике видит он путь к торжеству православия; как политик, он был глубоко, фанатично враждебен католичеству.