Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

Мысль о химическом соединении народа с интеллигенцией совершенно верна, поскольку речь идёт об отношении к идейным основам старого порядка. От этих основ народ безвозвратно отпал и в этом смысле он и интеллигенция стали одно. Но народ не тождествен вовсе с интеллигенцией, поскольку последняя является до сих пор носительницей некоего определённого культурного и политического миросозерцания. В народе есть возможности и зачатки разных культурных миросозерцаний и разных политических направлений. И по отношению к русскому народу, ещё более чем по отношению к какому-либо другому очевидно, что его культурное миросозерцание ещё лишь слагается и что разновидности его политической мысли не могут не быть многообразны.

До 1905 г. мы привыкли считать, что образ мыслей народа замыкается в известные традиционные рамки. В 1905 и следующих годах он явно окрасился в интеллигентский цвет. Но и это последнее не есть вовсе явление окончательное. Наш народ ещё не сложился и ещё не расчленился. То, что он долго был косным и как бы разом стал революционным, — ничего не говорит о том, чем он будет, когда все заложенные в нём возможности смогут развиваться.

Говоря об оздоровлении власти, мы в то же время указывали на необходимость для неё соединения с «средними элементами» страны. Эти «средние элементы» не должны и не могут быть противопоставляемы народу. В сущности, для всякого народа характерны именно его средние элементы — в этом смысле до сих пор остаются неопровержимыми знаменитые рассуждения Аристотеля. Именно эти элементы всего более народны. Поэтому то они и суть «средние». В социально-экономическом смысле под «средними элементами» разумеются обычно имущественные, буржуазные классы. Но в культурном смысле понятие «средних элементов» шире. Они суть те элементы народа, которые своими корнями уходят в самый фундамент народа, верхушками своими над ним возвышаются. Это лишь культурно наиболее зрелые элементы того же народа, из него питающиеся и из него вырастающие. Вырастающие в двояком смысле: они растут из народа, из толщи и в то же время её перерастают, над нею подымаются.

В русском народе, говорят, мало консервативных сил. Это совершенно верно и не может быть иначе, ибо консервативные элементы сильны в народе не в меру его косности и подчинённости, а, наоборот, в меру его подвижности и свободы. Русский народ слишком долго сидел на одном месте для того, чтобы быть консервативным. И он выделит из себя подлинные консервативные элементы лишь тогда, когда утвердит свою свободу. Иными словами: консерватизм станет возможен в России только тогда, когда политический строй нашей страны будет окончательно закреплён на совершенно ином уровне, чем тот, на котором его хотели остановить в реакционную эпоху, начавшуюся в 1907 г.

Чем могут быть вызваны в жизни дремлющие в стране, подлинные творческие и консервативные в то же время, силы?

Только здоровой либеральной властью, способной на систематическое самоограничение и тем самым — сильной.

Как будет действовать такая власть?

Слабый намёк на это, как мы указали, можно найти в современном управлении Кавказом. Мы не скрываем от себя, что оздоровлению власти в России противостоят огромные трудности. Историческое происхождение русской конституции, рождение её в грозовой атмосфере так называемой «смуты», которая в то же время оказалась внутренно несостоятельной и, надломившись в себе, сломилась о государственную технику, — всё это отравило самое власть ядом политического озлобления, не приличествующего власти, как таковой. Ничто, конечно, не извратило и не умалило в такой мере, например, исторической фигуры Столыпина, как то, в чём видят его главную заслугу, а именно, что он боролся с «революцией», в которую тенденциозно и неумно были включены даже «кадеты». Всякая здоровая и сильная власть возвышается настолько над своим «внутренними» врагами, чтобы их даже не видеть. Она именно этим сильна и здорова. Наоборот, слабая и нездоровая, реакционная власть не только всюду ищет своих врагов, она их выдумывает, их создаёт. Немецкие историки спорят о том, в какой мере реорганизатор прусского государства барон ф. — Штейн вдохновлялся идеями французской революции, заклятым врагом которой он был. В самом деле, неоспоримо, что дух французской революции почил на административной реформе консервативного прусского министра. А когда Бисмарк осуществлял свою социальную реформу, он не страшился сопоставления своих мероприятий с идеями… парижской коммуны, память о которой до сих пор есть религиозная святыня для социал-демократии.