Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В заключении русско-турецкого мира, спасшего Екатерину II, ключевую роль играла Франция, хоть уже и не Людовик XVI. Вспыхнувшая французская революция не дала королю вмешаться. Екатерина II, возмущенная этими событиями, казавшимися ей хаосом в чистом виде, а также слабостью короля, которому следовало бы, писала она, «рассеять этот сброд», видит, что не может рассчитывать на Францию. Но французские эмигранты, такие, как граф де Ланжерон и герцог де Ришелье, приезжают сражаться вместе с русскими войсками. А граф де Шуазёль-Гуфье, который тогда представлял Францию в Константинополе, передает ей ценную информацию о положении в Турции, позициях различных государств и убедит великого визиря заключить мир.

По окончании войны Екатерина очень быстро столкнется со своей постоянной проблемой – Польшей. Но прежде она должна осознать всю степень перемен, произошедших во Франции, и последствия, которые они будут иметь для европейского порядка. Этот вопрос не был второстепенным, поскольку Франция всегда занимала в мыслях императрицы особое место. Поклонница французской культуры, энциклопедистов и Просвещения, она считала Францию примером, а отношения с ней – приоритетной целью. Мечты о том, чтобы заключить союз с Францией, добиться от нее признания России как равной, никогда не давали ей покоя.

В 1786 году со смертью Фридриха II, казалось, настало время для сближения с Францией. Враждебное отношение к России преемника Фридриха подтолкнуло ее повернуться к Версалю, учитывая, что граф де Сегюр неоднократно уверял императрицу в общности взглядов Версаля и Петербурга на многие вопросы. Говоря об англо-голландско-прусском союзе 1788 года, он выступал за уравновешивающий его союз Версаля, Петербурга и Вены. Людовик XVI внимательно отнесся к этому проекту, но препятствием служил прежде всего польский вопрос. До начала всяких переговоров Версаль требовал восстановления целостности Польши и к тому же выдвигал оговорки относительно Турции. Поскольку Екатерина не хотела уступать с Польшей, король решил отложить проект до более благоприятных времен. Французскую сдержанность несложно понять, если принять во внимание тот факт, что дискуссии разворачивались в самый разгар русско-турецкой войны и Версаль опасался, как бы соглашение с Россией не ослабило его связи с Турцией. Россию же, напротив, совпадение во времени войны и франко-русских переговоров побуждало добиваться прогресса в этом направлении, и отсрочка проекта Францией показалась ей особенно оскорбительной. Стало очевидно, что интерес Франции к России не выдерживает никакого сравнения с ее интересом к Турции. И снова Россия столкнулась с политикой «восточного барьера» и недооценкой своей значимости. Во всяком случае, императрица восприняла это именно так, что способствовало формированию в ее глазах негативного образа христианнейшего короля, хотя начало его царствования ей понравилось. Недоверие к Франции и ее государю, зародившееся в дореволюционный период, затем еще более усилит враждебные чувства Екатерины. Однако императрица пыталась понять происходящее во Франции в период революции. Она с большим вниманием следила за конфликтом короля и парламента. Она также считала, что Англия несет ответственность за французский внутренний кризис, который она ускорила, помешав Людовику XVI организовать европейскую систему, противоречащую английским интересам. Екатерина думала даже, как свидетельствует ее секретарь Храповицкий в своем дневнике, что открытый франко-английский конфликт позволил бы Людовику XVI преодолеть внутренние проблемы. Но так как войны не случилось, произошло взятие Бастилии со всеми вытекающими последствиями. В тот момент императрица уже убедилась, что христианнейший король не в состоянии справиться с происходящим. Однако в течение недель, предшествовавших роковому для монархии 14 июля, она не раз выражала королю свою солидарность. Смерть дофина Людовика-Жозефа через 11 месяцев после смерти принцессы Софи глубоко ее тронула, как бабушку, чрезвычайно привязанную к собственным внукам. Когда дофин умер, она добавила к дружескому, почти сестринскому посланию, адресованному королю, эффектный жест – заставила свой двор носить траур. Невозможно было нагляднее показать, что, при всех оговорках, между обоими монархами существуют тесные узы. Тем не менее с 14 июля она осознала масштаб событий. Ее посол в Париже Симолин пишет ей: «Королевская власть сметена». Симолин понял, что, хотя король еще остается на свободе, монархии божественного происхождения, концепции королевской власти, разделяемой Екатериной II, во Франции больше нет. С этого момента императрица строго судит Людовика XVI: «Зачем нужен такой король? Он пьян и под влиянием неизвестно кого». Она пишет Гримму о своих горьких чувствах: «Что это за французский король? Почему Франция, просуществовавшая 800 лет, исчезла, уступив место французам?» Она задается вопросом: «Может ли сапожник управлять государственными делами?» Но главное, с самого начала революционных событий Екатерина II горячо принимает всех французов, чувствующих для себя опасность. Она предлагает графу де Сегюру, который должен вернуться во Францию по окончании своей миссии, отказаться от этой мысли в пользу мира, царящего в России. Она также беспокоится о судьбе русских, оставшихся во Франции, приказывая им вернуться на родину. Некоторые детали, связанные с бегством королевской семьи, подтверждают мудрость ее распоряжений. Ферсен нанял для короля и его близких дорожную карету (берлину) на имя баронессы Корф, вдовы русского офицера, погибшего в Турции, которая переехала во Францию и одолжила свои документы мадам де Турзель, гувернантке королевских детей. Он также сумел достать для беглецов русские паспорта. Когда королевскую семью задержали в Варенне, обнаружение этих паспортов вызвало громкий скандал. Симолина вызвали к представителям новой власти, обвинившим его в «проявлении солидарности с тиранами». Разумеется, Екатерина II чувствовала себя солидарной с преследуемым королем, но она выразила сожаление, что ее представитель оказался замешан в скандале, который вынудил его оправдываться перед «сапожниками и адвокатами»: «С такими людьми не разговаривают». Несмотря на сочувствие, Екатерина осуждала слабость короля. 14 сентября 1791 года, когда король соглашается с конституцией и приносит присягу парламенту, императрица выходит из себя и пишет Гримму. Назвав поведение короля «трусостью», она добавляет: «Можно ли помочь такому человеку?»