Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В начале войны наблюдателям бросались в глаза два факта. Прежде всего, что во всех воюющих странах очень сильны патриотические чувства; нигде не наблюдалось сопротивления призыву к оружию. Противились ему только социалисты, и даже они делились на непреклонных пацифистов и тех, для кого на первом месте стояла опасность, угрожавшая отечеству. Наряду с этим, внимание привлекала всеобщая уверенность в военной мощи России. Да, поражение от Японии имело место всего десять лет назад, но о нем забыли, во всех странах царило убеждение, что Россия благодаря своим исключительным ресурсам – территориальным, людским, экономическим – восстановилась настолько, чтобы стать главной военной силой в Европе. Кристофер Кларк в своем глубоком исследовании проблемы ответственности за первый мировой конфликт настаивает, что если Германия в 1914 году и желала войны, то для того, чтобы остановить рост военной мощи России. Это, заверяет он, был последний момент, когда могущественная Германская империя могла еще нанести упреждающий удар. Французы, со своей стороны, считали экономическое развитие и модернизацию России фундаментом ее будущего могущества. В 1913 году авторитетный французский экономист писал министру иностранных дел Стефану Пишону: «В следующие тридцать лет мы станем свидетелями в России невероятного экономического роста, который будет сопоставим с колоссальными успехами США в последней четверти XIX века, а то и превзойдет их». Отклик на пророческий анализ Токвиля, предсказавшего, что ХХ век пройдет под знаком соперничества двух равных великих держав, Америки и России?

Военный атташе в Санкт-Петербурге генерал Лагиш отмечал в 1914 году: «С русским мужиком не сравнится ничто. Отсюда та сила и мощь, которую я не встречал ни в какой другой армии». Пуанкаре, как мы знаем, разделял тогда эту уверенность, и, таким образом, понятно, почему, несмотря на опасения, что Антанту втянут в процесс «балканизации», чреватой войной, он стремился убедить Россию в важности Антанты. Удержать Россию рядом с Францией, поскольку она (по крайней мере, так Пуанкаре тогда полагал) – самая грозная из великих держав, самая подходящая для защиты интересов и безопасности его родины, – вот политический курс Франции накануне войны. А Россию тогда поистине захватила своего рода заразительная бравада. В час, когда, как и боялся Пуанкаре, балканская пороховая бочка погрузила Европу в войну, Кривошеин, самый влиятельный министр русского правительства, заявлял, что Германия скоро будет разгромлена, что война принесет удачу России, и успокаивал: «Положитесь на нас, все будет хорошо».

А разве не такого же мнения придерживался Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, объявивший тогда, что Англии нет смысла и обсуждать, какую занять позицию? «Я заинтересован, увлечен и просто счастлив», – сообщил он. На фоне патриотического подъема народных масс и самоуверенности (и даже удивительного оптимизма) тех, кто ими правил, война, казалось, начиналась за здравие. И в Париже, и в Санкт-Петербурге полагали, что она будет короткой и что крах Центральных держав не только неизбежен, но и очень близок. Становится понятно теперь, что подтолкнуло Кристофера Кларка назвать свой бестселлер «Лунатики» («The Sleepwalkers»). Это был поистине мир сомнамбул, быстрым шагом шедших к кошмарному пробуждению.

Начавшаяся на волне энтузиазма война оказалась более тяжелой и дорогостоящей, чем предполагалось. И хотя франко-русский союз поначалу демонстрировал свою прочность, «русский колосс» очень быстро осознал его недостатки. Обе воюющие стороны, и немцы, и союзники, не сомневались, что война надолго не затянется. Какая ошибка! Россия была готова к короткой кампании, но не имела резервов для войны на истощение. Именно здесь стала очевидна ее слабость.

Русское главное командование решило, что русские армии изначально будут противостоять на Юго-Западном фронте Австро-Венгерской империи, а французские армии отвлекут немецкие силы на Западном фронте. Германские стратеги планировали, со своей стороны, отдать приоритет Западному фронту, считая, что, как только Франция будет побеждена, они смогут легко переключиться на Восточный фронт. России, ослабленной противостоянием с австрийскими армиями, было бы тогда намного сложнее иметь дело с немецким дорожным катком.

Замыслы российского генштаба почти тут же подверглись испытанию реальностью. Нарушив 2 августа нейтралитет Бельгии, немцы вынудили Англию выступить на стороне ее союзников, а поставив французские войска в крайне тяжелое положение, побудили французов обратиться к русским с просьбой выполнить свои обязательства и модифицировать свой план. В связи с этим России пришлось отказаться от первоначального плана и перебросить на Западный фронт две армии, где они поначалу добились успеха. Но в расчет не были приняты стратегический гений Людендорфа и преимущество над русскими в тактике и выучке, которое позволило ему впоследствии обратить их в бегство. Людендорф завел вражеские армии в ловушку в регионе, отличавшемся сложными условиями. Так произошли катастрофы августа 1914 года. 31 августа русская армия потерпела при Танненберге ужасное поражение, которое стоило ей семидесяти тысяч погибших, ста тысяч военнопленных и самоубийства на поле сражения ее командующего, генерала Самсонова. И на этом испытания не закончились. Неделей позже генерал Ренненкампф, шедший на Кёнигсберг во главе 1-й армии, приказал отступать, и русские потерпели новое поражение, сопровождавшееся потерей шестидесяти тысяч человек убитыми и десятков тысяч пленными.