Коллектив авторов - Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

24 июля 1924 г. вышел в свет циркуляр НКЮ РСФСР, определявший категории административной высылки и статус репрессированных по каждой из этих категорий. Выделялись три градации высылки: 1) с запретом проживания в шести центральных городах и пограничной полосе; 2) с запретом проживания во всех 72 губернских городах; 3) с указанием определенного пункта поселения по выбору обвиняемого. Высланные по двум первым категориям получали право выбора места высылки, по прибытии на которое они обязывались зарегистрироваться в местном отделе ГПУ. Эти лица могли свободно передвигаться по всей территории страны, кроме запрещенных пунктов. Высланные по третьему пункту по статусу не отличались от ссыльных. Предписывалась их периодическая явка на регистрацию. Для выезда за пределы определенного района требовалось обязательное разрешение ГПУ [690].

Результатом законодательных мероприятий конца 1923 – начала 1924 г. стало полное сосредоточение административной ссылки и высылки в компетенции ОГПУ. Однако вплоть до конца 1924 г. вопрос о несудебной «уголовной» ссылке оставался открытым. Руководству НКВД был непонятен факт утверждения особых прав за ОГПУ без отмены предыдущих постановлений. Так, 1 декабря 1924 г. командированный на заседание комиссии СНК СССР по вопросу о высылке в административном порядке «уголовного элемента» представитель НКВД Зайцев писал наркому внутренних дел А.Г. Белобородову о том, что, по сообщению Г.Г. Ягоды, данный вопрос уже разрешен 9 мая 1924 г. в Политбюро ЦК РКП(б) в пользу ОГПУ. Белобородов обратился с личным посланием к Сталину с просьбой прояснить ситуацию. В ответ помощник генсека Л.3. Мехлис сообщил о высылке в распоряжение НКВД запоздалой выписки из протокола заседания Политбюро. Но само решение в деле отсутствовало [691].

Руководство НКВД и НКЮ с ревностью наблюдало за монополизацией ОГПУ всей сферы несудебных репрессий. Заместитель наркома юстиции Н.В. Крыленко, входивший в состав комиссии по составлению Положения о правах ОГПУ, выступал против расширения «ныне действующих прав ГПУ по административным высылкам», т. к., по его мнению, это могло привести к фактическому смешиванию высылки и лишения свободы [692]. В 1925 г. свою обеспокоенность высказывал прокурор Верховного суда СССР П.А. Красиков. «Сплошь и рядом, – писал он, – через Особое совещание должны проходить дела о так называемых “пересмотрах” – в отношении политиков (т. е. политзаключенных), срок которых истек, и нужно давать новые ограничения… Основанием к такой мере социальной защиты (ссылки и высылки) служит не новое преступление, а убеждение, что это лицо может совершить его, так как оно по личным своим качествам является весьма активным… Таким образом, совершенно естественно создается определенный круг лиц, находящихся в ведении ОГПУ» [693]. Эти опасения разделяли член Политбюро Н.И. Бухарин, нарком финансов Г.Я. Сокольников и некоторые деятели руководства союзных республик. Заместитель наркома внутренних дел Болдырев в циркуляре от 3 мая 1925 г. подчеркивал, что административная высылка является крайней мерой, применяемой в исключительных случаях, а поэтому «каждое мероприятие в этой области надо проводить осторожно, памятуя о взятом курсе правительства в вопросах укрепления начал революционной законности» [694].

Руководство органов НКВД и НКЮ и органов ОГПУ по-разному понимало назначение ссылки и высылки. Первое рассматривало эти меры прежде всего в общем ряду приемов «исправительно-трудового воздействия». В середине 1925 г. Крыленко в своем письме в Политбюро поднял вопрос об ограничении прав ОГПУ. Он был убежден, что ОГПУ, обладая большими правами внесудебных репрессий, пытается еще более расширить их сферу, в результате чего «фактически исключения превращаются в правило». Дзержинский парировал в ответ, что так вопрос может быть поставлен только человеком, «на деле лишенным понимания политической обстановки», поскольку лагерь и ссылка для ОГПУ, в отличие от суда, являются не наказанием, а «средством разложения противника» [695]. Очевидно, что такая позиция разделялась партийным руководством, определявшим приоритеты карательной политики в области ссылок и высылок. Вместе с тем сам глава ОГПУ высказывался за более осторожный подход к ссылкам политических оппозиционеров, мотивируя это тем, что «лучше тысячу раз ошибиться в сторону либеральную, чем послать неактивного в ссылку, откуда он вернется, наверное, активным, и его осуждение будет мобилизовано против нас» [696]. Сходные опасения высказывал Красиков, говоря более определенно: «Все условия политической ссылки побуждают ссыльных замыкаться в свой тесный круг, а потому молодежь оттуда возвращается более озлобленной и обученной в политическом отношении и поэтому более способной к борьбе с нами. Как лагерь, так и ссылка в итоге воспитывают и закаляют наших врагов» [697]. Аналогичные аргументы против ссылки и высылки социалистов выдвигала ветеран революционного движения В.Н. Фигнер. В письме Е.М. Ярославскому она обращала внимание адресата на то, что томящиеся в ссылке молодые социалисты «воспитываются в неприязни к существующему строю» [698]. Таким образом, критика сложившейся практики ссылки и высылки как руководством органов ГПУ – ОГПУ, так и представителями правоохранительных органов велась не в плоскости ее несоответствия правовым нормам, а с позиций неблагоприятных для власти политических последствий применения этой меры.