Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

Камера походила на маленькую клетушку. В длину ее я делал шесть шагов, а ширина не составляла и трех. У стены стояла откидная железная кровать, в углу — сколоченный из досок стол и табурет, около двери — таз, который служил и умывальником, и туалетом. Под потолком виднелось маленькое окошко, переплетенное металлическими прутьями, через которое я видел кусочек голубого июньского неба и лучи догоравшего солнца.

Как долго я пробуду здесь? Что буду делать? Где мои товарищи, жена? Что делается сейчас на полях сражений? Как будут дальше развиваться события?

Эти вопросы неотвязно стучали в голове.

Чтобы как-то отвлечься от одних и тех же мыслей, начал читать полицейский приказ о правилах тюремной жизни, вывешенный на стене камеры. Заключенный не имеет права выглядывать в окно, производить шум, днем ложиться на постель; он обязан затемнять камеру в соответствующее время, вставать утром в 6 часов и производить уборку. Запрещалось общаться с соседними арестованными посредством каких-либо знаков, заговаривать и располагать к себе тюремных служащих и т. д.

Мрачная жизнь ожидала меня при таких условиях, а главное — неизвестность и одиночество: некому сказать слова, поделиться мыслями. В комнате из-за темноты уже с трудом различаешь предметы. Скрежет ключа в двери вывел меня из раздумий. Принесли кружку какого-то напитка, но ни пить, ни есть не хотелось. Уснуть я также не мог. На улице ни звука, но зато в тюрьме начиналась «кипучая жизнь». Я говорю условно «жизнь», поскольку для многих сидящих в тюрьме это были часы тяжелых испытаний, а может быть, и последних предсмертных минут.

Несколькими этажами ниже моей камеры находился, очевидно, подвал — место допросов и истязаний. Оттуда в ночную тишину врывались истерические голоса разъяренных гестаповцев. Иногда я слышал тупые удары и стоны людей. Перед глазами возникали мрачные сцены пыток. Утро 23 июня я встретил без сна.

Через черную бумажную штору в камеру стали пробиваться бледные лучи солнца. Я встал на табурет, поднял штору и, подтянувшись, долго смотрел во двор тюрьмы. За высокой стеной видны какая-то улица, маленькие магазины.

Прошла еще только одна тюремная ночь, а мне уже кажется, что нахожусь здесь годы. С завистью смотрю на прохожих только потому, что они имеют возможность передвигаться по улице. Вспомнил, что это здание тюрьмы я видел раньше, но не обращал на него внимания. Фасад его выходит на шумную Бисмаркдам, парадным ходом в него служит красивое с колоннами здание, на котором значилось: «Берлинская полиция». Камера моя находится на пятом этаже, а окошко камеры выходит во двор тюрьмы, где разбит маленький огород, видимо, начальника тюрьмы. Во двор то и дело прибывают автомобили, несутся крики шоферов и гестаповцев, из машин выводят новых и новых арестованных.

Стук в дверь камеры прервал мое обозрение. Вошел надзиратель, строго посмотрел на меня и заявил, что смотреть в окно строго воспрещается.

В камеру доносились звуки репродуктора, установленного где-то совсем близко. Диктор, надрываясь, передавал экстренное сообщение о положении на фронтах. Из отрывков фраз я мог понять общий смысл — советские войска отступают под напором превосходящих сил вермахта.

Я ни на минуту не сомневался в том, что гитлеровцы вынуждены будут вывезти из Германии всех советских людей, в том числе и меня. Но как долго придется находиться здесь — вот вопрос. Уже за несколько часов пребывания в камере она была осмотрена мной со всей тщательностью. Были перечитаны все надписи, сделанные заключенными на стенах и даже на вывешенном полицейском объявлении о правилах поведения в камере. На перекладине железной кровати иголкой, которую я нашел в щели окна, выцарапаны надписи, призывающие к борьбе против деспотизма, а также имена Маркса, Ленина, Тельмана.

Расхаживая в раздумье по камере, я тихо напевал. Вскоре мне показалось, что рядом за стеной кто-то тоже поет. Неужели рядом Костя? Я тихо постучал в стену и назвал его имя. Пение прекратилось. Забыв о предупреждении надзирателя, придвинул табурет к стене, где расположено окно, и позвал Костю.

Моей радости не было предела, когда послышался ответ:

— Это я. Мы соседи с тобой.

Договорились с Костей, что будем беседовать через окно, предварительно дав знать об этом несколькими ударами в стену. Стало радостнее на душе — за стеной находился наш, советский человек, с которым можно будет переброситься несколькими дружескими словами.