Адам Бромке - Коммунистические государства на распутье

В Польше, где с 1956 года Гомулку беспокоит вспышка прозападных литературных и художественных симпатий, партийный контроль стал в последние годы намного более жестким. Румынская партия, долго считавшаяся рабским исполнителем любой прихоти Москвы, начала отстаивать свои экономические притязания вопреки увещеваниям Москвы и СЭВа ставить интересы блока выше программ национального развития. Kpoме того, она приступила к активному расширению своих связей с Западом и Китаем и к осторожному воскрешению западных элементов в своей культурной жизни.

Режим Кадара в Венгрии, хотя многие продолжают считать его символом подчиненности гегемонии Москвы, пытается устранить недовольство народа путем создания лучших условий жизни и разрешив более широкие личные и духовные контакты с Западом. Только Восточная Германия осталась явно сталинистской в своих методах правления. Ульбрихт хорошо понимает, что, покуда его режим существует бок о бок с полными экономической и духовной силы Западной Германией и Западным Берлином, попытка последовать польскому или даже венгерскому образцам может оказаться для него роковой.

Растущие разногласия со столь тихими в прежние времена сталинскими сатрапиями в Восточной Европе не являются политическим вызовом политике Кремля. Но они подчеркивают новую политическую необходимость, состоящую в том, что Москва вынуждена примириться с рядом довольно плохо сформулированных и расплывчатых идеологических вариаций, заменивших старые четкие догмы. Эти разногласия ежедневно дают новые доказательства неспособности Кремля выдвинуть единый образец коммунистической доктрины, кроме как.в общих и неточных формулировках.

До сих пор руководству Коммунистической партии Советского Союза удавалось как-то договариваться с силами политического полицентризма, растущими даже в промосковски настроенном большинстве иностранных коммунистических режимов и партий. Однако оно не смогло выработать теоретического обоснования этого идеологического полицентризма и, вероятно, крайне не хочет этого. Здесь мы снова видим, что коммунистическая идеология ковыляет далеко позади политической практики.

Сталинская схема была простой и четкой, даже примитивной. Ее движущей силой была монополия партии — практически всемогущего и всеведущего лидера — как в решении всех политических вопросов, так и в определении священных норм идеологии. Кремль, подчиненный единой воле, настаивал на выполнении его требований как своим собственным народом, так и, насколько это было возможно, всеми остальными коммунистическими режимами и партиями. Временами политика Кремля была неясной и зачастую даже противоречивой, но при господстве Сталина существование единого центра политической воли и идеологической ортодоксальности считалось бесспорным.

Сталинистский нажим на национальную волю и выдержку был слишком велик, чтобы действовать вечно. Он создавал и маскировал страх, апатию, увертки, неэффективность. Хрущевская реакция на изменившиеся внутренние нужды советской системы свелась главным образом к попыткам повысить активность выросших теперь кадров интеллигенции и администраторов для построения более действенной и удовлетворительной схемы. С этой целью Хрущев существенно расширил границы дозволенной инициативы и критики. Он на ощупь искал путь к восстановлению двухсторонних контактов между правителями и верхними и средними .слоями советского народа, в чьем сотрудничестве он нуждался, чтобы Двинуть советскую систему вперед, к стадии «коммунизма».

Хрущев хорошо знал свой народ и верил, что коммунистическая обработка людей на протяжении жизни почти двух поколений сделает возможным достижение на новой основе единодушия относительно целей между правящей партией и теми, кем она управляет. Но для того, чтобы это единодушие оказалось действенным, Хрущев подчеркивал недопустимость такой нелепости, как «сосуществование идеологий», недопустимость ослабления идеологического догматизма, к которому приучили «активистов» советского общества и на который они реагировали, как собаки Павлова. Он настаивал на том, чтобы коммунистическое руководство продолжало и впредь формировать мышление и характер поведения советского общества посредством активной и монопольной обработки человеческих мозгов.

В настоящее время невозможно ответить, действительно "Ни эта странная хрущевская смесь большей гибкости в практической политике с абсолютной жесткостью в догме сможет определить облик будущего советского общества. Призвав себе на помощь подлинный, хотя и ограниченный дух инициативы и критики, Хрущев, быть может, выпустил из сталинистской бутылки могучего джина. Может ли свобода мышления вечно развиваться в тех узких рамках, которые Хрущев определил ей для достижения своих целей? Не исключено, что может, по крайней мере до тех пор, покуда не созреют одно два новых поколения и не возьмут на себя ответственность за определение дальнейшего пути развития.