Виталий Раул: Пошатнувшийся трон. Правда о покушениях на Александра III

Матильда Феликсовна связывала свой ошеломляющий успех на сцене Мариинского театра с прямой возможностью войти в семью Романовых. Наследник, как мог, уверял свою «Панну» (так Матильда подписывала свои записочки Николаю), что такой вариант невозможен. Дело получило общественную огласку в основном благодаря вызывающему поведению примы балета. Первый тревожный сигнал подал, как всегда, «политический тяжеловес» К. П. Победоносцев. Не решаясь обратиться напрямую к императору по столь скабрезному делу, Константин Петрович направил секретное письмо великому князю Сергею Александровичу, недавно занявшему пост московского генерал-губернатора:

«Ваше Императорское Высочество!

Не с кем говорить о том, что тяготит душу при мысли о Наследнике Цесаревиче. Но считаю нелишним сообщить Вам о толках, которые здесь повсюду слышишь и которые переходят уже из гостиных в передние и обратно. Рассказывают, что у него образовалась связь с молодой дочерью балетного танцовщика Кшесинского; что для нее куплен дом на Набережной; что Цесаревич ходит туда по вечерам один, без всякого, что там бывает с ним только офицер, которого называют Зедделером и который ухаживает за другой дочерью Кшесинского.

Конечно, для большинства, это одна из скандальных историй, о коих болтают без толку. Но честные и серьезные русские люди озабочены тем, что эта девица полька и семейство ее польское. Опасаются тайного воздействия на Великого Князя, в чем так искусны поляки и несчетные у полек ксендзы. Опасаются и того, как бы не прокрался в этой обстановке к цесаревичу один из тех злодеев, коих так много всюду рассеяно…» [58].

С годами маразм Победоносцева сильно укрепился, до такой степени, что заговор танцовщика Кшесинского и его дочерей, опиравшийся на польских ксендзов, расплодившихся в Петербурге, уже не казался тяжелым сном русского попа. Сигнал от «честных русских людей» прошел по инстанции, и наследнику пришлось несколько скорректировать свое поведение. Матильда Кшесинская, не скрывая разочарования, написала в своих мемуарах:

«Это лето было для меня очень грустным. Наследник всего-навсего два раза заехал ко мне на дачу верхом из Красного села. Один раз предупредил меня, и я его ждала, но во второй раз он заехал без предупреждения и не застал меня дома, я была в это время в городе на репетиции красносельского спектакля. По-видимому, Наследнику было трудно покидать лагерь.

Затем начались красносельские спектакли, но уже не было того веселья и той радости, как в прошлом году. Тяжелое предчувствие наполняло мое сердце: что-то должно было случиться…

Потом опять отъезд Наследника с Государем 10 августа 1893 года сперва в Либаву, а потом в Данию.

Наследник вернулся обратно лишь поздно осенью, 8 октября 1893 года» [59].

Предчувствие любящей женщины не обмануло — развязка приближалась. В апреле следующего, 1894 года в Кобурге состоялась помолвка цесаревича Николая и Алисы Гессенской.

Сообщения о болезненном состоянии императора появлялись ежегодно после боркской катастрофы, но с конца 1893 года состояние здоровья императора стало неуклонно ухудшаться. Последствия сильнейшего удара по спине во время крушения поезда в Борках император переносил, не меняя своего образа жизни. Современные историки взяли за правило описывать образ жизни императора как исключительного трудоголика, который между тяжким трудом по сочинению резолюций на всевозможных бумагах находил время «лучить рыбу» на озере в Гатчине и охотиться на дичь. Однако была у императора еще одна привычка, которую теперь принято считать вредной. Он позволял предаваться ей в так называемое «благовремение», то есть время, свободное от приемов, докладов и резолюций. Термин «благовремение» ввел в оборот начальник охраны императора и его личный друг генерал Черевин. Сам генерал никуда не выезжал, но однажды, летом 1891 года, отправился в Стокгольм навестить родственников. Ламсдорф оставил живописное описание этого короткого путешествия Черевина в компании И. А. Зиновьева, директора Азиатского департамента МИД:

«Когда Зиновьев ездил этим летом в Стокгольм, он путешествовал вместе с генералом Черевиным, ездившим на несколько дней в шведскую столицу. Зиновьев мне рассказывал, что его спутник пил всю дорогу и так напился в Стокгольме, что, отправляясь на пристань, чтобы сесть на пароход, сей генерал-адъютант и в некотором роде друг императора всероссийского на улице шатался, чем страшно смущал сопровождавшего его Зиновьева. Взойдя на пароход, он тотчас же уронил в море свою шляпу» [54].