Вольдемар Балязин - Николай I, его сын Александр II, его внук Александр III

И в то же время пополз вниз с флагштока Зимнего дворца черно-золотой императорский штандарт, извещая, что хозяин дворца умер...

Его убийца, Игнатий Иоахимович Гриневицкий, тот самый, что бросил второй заряд в императора, оказался так близок к Александру, что смертельно ранил и самого себя. Он умер в Третьем отделении, в окружении врачей, пытавшихся спасти его. Умер через семь часов после того, как скончался Александр.

Труп Гриневицкого предъявили всем арестованным, кто мог бы опознать его. Предъявили и Андрею Желябову, арестованному за два дня до убийства царя. Желябов, увидев тело Гриневицкого, сначала отказался удостоверять личность покойного. Однако, сразу же сопоставив, что значат он, Желябов, и убивший себя Гриневицкий для истории и их партии, вдруг мгновенно понял, что должен восстановить справедливость и отдать кесарево кесарю, а Богу – божье. Как можно, чтобы уцелевший при первом взрыве Рысаков, назвавший себя при аресте Глазовым, или погибший Гриневицкий, фигурировали на предстоящем процессе, а он, Андрей Желябов, демиург всего произошедшего, оставался бы в безвестности? И, конечно же, Желябов не мыслил никого, кто мог бы так хорошо, как он, выступать на процессе, пропагандируя идеи «Народной воли», и так решительно защищать народ. А так как мертвый Гриневицкий суду уже не подлежал, то мог ли он уступить всероссийскую трибуну какому-то недотепе Рысакову, не сумевшему даже убить императора и по нелепой случайности попавшему на гребень волны?

И потому, когда Желябова привезли в тюрьму, он потребовал чернил и бумаги и написал прокурору судебной палаты:

«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1-го марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.

Андрей Желябов.

2 марта 1881 г. Дом предварительного заключения.

P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

Андрей Желябов».

Прокурор, получив это заявление, был настолько поражен, что образовал комиссию, которая составила протокол осмотра столь необычного документа, но все же признала его законность и дала ему ход – Желябов был привлечен по делу об убийстве царя еще до получения других свидетельских показаний.

2 марта настал день интронизации. Торжественная церемония, потребовавшая от присутствующих расшитых золотом нарядных мундиров, роскошных платьев и украшений, казалась бы кощунственной, если бы не всеобщее горе на лицах и в глазах собравшихся, если бы не плачущие цесаревич и цесаревна. Войдя сначала в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!»

Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица.

Но горе – горем, а дела – делами. Тем более что совершенно неотложных дел у нового императора было несколько. Во-первых, организация похорон, во-вторых, первоочередные государственные дела, и в-третьих, подготовка суда над убийцами его отца.

Александр III был нежным и почтительным сыном, и для него воля покойного была законом.

Когда похороны еще только готовились, необходимо было принять решение о том, публиковать или не публиковать последний документ, подписанный покойным накануне его смерти. Документ этот был настолько важен и политически принципиален и многозначен, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III, когда врачи и слуги еще прибирали тело усопшего. Так как Лорис-Меликову было приказано опубликовать манифест о преобразовании Государственного Совета в завтрашнем номере «Правительственного вестника», а газета должна была выйти в свет утром, то министру внутренних дел не оставалось ничего иного, кроме как сделать весьма рискованный в этическом отношении шаг, объясняемый только исключительностью создавшейся ситуации.