Жорж Дюби - Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом

Итак, перед нами заново выстроенная, очищенная от нагромождения событий (которое погребает под собой изложение и порой его дробит), теория; ее выдвигает «Жеста» для обоснования извилистой политики епископа Камбрейского по отношению к кастеляну Готье, для оправдания сделки с совестью, на которую он пошел, присоединившись в конце концов, против воли, к движению за мир Божий, наконец, для объяснения особых мер, которые он предпринял, издавая свое пастырское послание, идя на уступки, чтобы спасти главное — теорию порядка, власти и общества. Ссылка на социальную трифункциональность помещена внутри воображаемой речи, относительно которой бесполезны попытки определить, где, когда Герард ее произнес, и в каких выражениях. Однако для того, чтобы охватить во всей целостности идеальную систему, которая в этой речи изложена лишь частично, нужно рассмотреть также другую проповедь, другое послание того же самого субъекта высказывания, неотделимого от первого. Этого провозглашения доктрины нет в дошедшем до нас тексте «Жесты». Вероятно, однако, что письменную форму ему придал тот же автор, каноник, исполнявший при Герарде роль секретаря. Содержание его передается в рукописи 582 из Дижонской библиотеки. Это тоже пересказ. В той форме, в которой она сохранилась для нас, эта вторая речь в той же мере воображаемая, что и речь из «Жесты». Однако несомненно, что она передает слова, действительно произнесенные Герардом, и на сей раз мы точно знаем, где и когда: в соборе Аррасской Богоматери, в январе 1025 г., перед кучкой еретиков, которых епископ пришел судить [25] Об этом тексте см.: Е. Van Mingrot, «Acta synodi Attrebatiensis (1025): problemes de critiques de provenance», Studia Gratiana, 1976 (Melanges G. Fransen), pp. 201—230. .

Итак, изложение идеологической системы дошло до нас в разорванном виде, разделенное на три дополняющие друг друга части: речь в Компьене, речь в Дуэ, речь в Аррасе. Их следует очень тщательно проанализировать одну за другой, если мы хотим понять, как и почему в 1023—1025 гг. Герард Камбрейский считал нужным доказывать миру, «что род людской изначально был поделен натрое».

Контуры системы впервые появляются в тех возражениях, которые Герард 1 мая 1023 г. адресует епископу Бовезийскому Гарену и епископу Суассонскому Беральду [26] Gesta III, 27, MGH, 174. . Они «по причине слабости (imbecillitas) короля» и свирепости греха, видя, что «устои» (status regni) пошатнулись, права каждого попираются, всякая справедливость уничтожена, предложили для общественного блага применить во Франции, то есть к северу от Санса и Осера, правила, предписанные незадолго до того бургундскими епископами. Они вместе предложили, «что они сами и все прочие клятвенно обязуются хранить мир и справедливость». Остальные епископы «Верхней Галлии» их поддержали. Из других источников известно, что Гарен, по крайней мере, на следующий год велел в своем диоцезе принести коллективную клятву, текст которой почти слово в слово воспроизводит тот, что использовали бургундские прелаты в 1016г., на соборе в Вердене-сюр-ле-Ду, где были король Роберт и Беральд Суассонский [27] Эти тексты опубликованы параллельно в: Bonnaud-Delamare, «Les institutions de paix dans la province ecclesiastique de Reims au XIе siеcle», Bulletin philologique et histonque, annees 1955—1956 (1957). .

А Герард отказывается, и говорит, почему. Прежде всего, из боязни греха. На его взгляд, такой совет неосторожен: принуждать всех клясться под страхом отлучения означало бы подвергать всех опасности клятвопреступничества. Не забудем, с какой чрезвычайной серьезностью воспринималась в то время клятва, этот сакраментальный жест, этот своего рода вызов, бросаемый Богу. Столь страшный, что уже сакрализованным особам, епископу, королю, клясться было запрещено. Ужасные кары ждали тех, кто невзначай клятву нарушил. А люди, которые отваживались ее принести, почитая себя достаточно сильными, чтобы ни в коем случае ее не преступить, тем самым впадали в грех гордыни. За страхом святотатства таится другой — страх заговора. Это застарелый страх, уже Каролинги его испытывали: Карл Великий предписал не клясться никогда, за исключением трех случаев: чтобы связать себя с королем, чтобы связать себя со своим сеньором и, наконец, в судебном заседании, чтобы снять обвинение с друга или обелить самого себя. Герард в своей мудрости выказывает по этому поводу полное уважение к каролингской традиции. Вассальная клятва, которой он требовал от владельца замка в Камбре, подходила под одну из трех дозволенных категорий. Он разделял позицию всех тех духовных лиц, кто подобно Аббону из Флери или Бурхарду Вормсскому, собирал тогда старинные постановления, трудился над составлением некого кодекса, и кто, как и он, во времена, когда на Севере Франции жители городов стремились таким образом сплотиться именно для восстановления мира с помощью коллективной клятвы, объединяющей равных, опасался заговоров, возрождения древних языческих сообществ, которых боялись советники Карла Великого.