Владимир Николаев - Отдаю себя революции...

И сейчас, шагая по тюремным коридорам, заглядывая в вонючие камеры, Гудима продолжал задавать острастку подчиненным, начав еще у себя в кабинете, не выпуская из головы намерения сегодня же повидать политических, находившихся в этот час в тюремном дворе на прогулке, и в особенности взглянуть на зловредного агитатора Арсения.

Заключенные ходили группами, по двое и в одиночку, оживленно беседуя, улыбаясь друг другу, а кто-то вдруг даже расхохотался во все горло. И этот смех, беззаботный, безудержно веселый, взбесил Гудиму. «Значит, им тут так весело, может, они анекдоты друг другу рассказывают, забавляются?» — злорадно прикинул он про себя.

Гудима решительно шагнул вперед и гаркнул что было мочи:

— Смирно! Шапки долой!

Заключенные приостановились, подняли головы и дружно рассмеялись. Они смеялись весело, озорно, безбоязненно, их смешила тупость и нелепость этого солдафона. И Гудима, тупой и прямолинейный, каким-то образом постиг, что он этим людям совсем не страшен, что в их глазах он просто смешон и даже ничтожен. И это особенно уязвило его. Не помня себя от захлестнувшей ярости, он едва не бросился с кулаками на этих отчаянных людей, которыми ему предстояло повелевать. Что-то его удержало, но руками он все же замахал, и ногами затопал, и закричал:

— Да я вас запорю, в карцерах сгною!

Но угроза не только не образумила, а вызвала новый приступ веселья. Один храбрец выскочил из общей массы и, показывая на Гудиму пальцем, возопил:

— Ой, братцы, скажите мне, откуда это чучело явилось?

— Что?! — воскликнул разъяренный Гудима. — Мерзавцы, на колени!

Но и это не оборвало всеобщего веселья. Тогда Гудима, ища опоры, обернулся к сопровождающим и приказал:

— Солдат. Живо!

Приказание мгновенно было исполнено. Багровый Гудима, тяжело отдуваясь, гневно продолжал:

— Я вам покажу бунты и неповиновения. Распустили вас. На колени!

С появлением солдат заключенные притихли, но последнего приказания никто исполнять и не собирался.

Едва только солдаты построились, Гудима скомандовал:

— Ружья на прицел!

Поднялись стволы, перед глазами заключенных закачались черные глазки винтовок, защелкали затворы. Дело принимало нешуточный оборот. По свирепому виду нового начальника ясно стало, что он в ярости готов на все. Толпа заключенных замерла, какое-то мгновение затаилась в напряженном ожидании, а потом вдруг будто по чьему-то тайному знаку бросилась врассыпную.

На опустевшем дворе остался лишь один заключенный. Был он невысок, белолиц, глаза его, тронутые синевой, глядели даже приветливо, но твердо. Он стоял, выставив вперед ногу, прямо глядя на едва приметно покачивавшиеся стволы, на солдат, приложившихся к прикладам, на багроволицего Гудиму, на тех, кто толпился возле него. И во всей подобранной фигуре этого ладного, видно по всему очень решительного, человека не было ничего наигранного, а была та твердость, которая не позволяет надеяться на отступление. Такой человек способен или умереть или победить.

Гудима сначала с изумлением смотрел на этого молоденького и нежнолицего паренька, которого можно уложить одним ударом увесистого кулака, но который так бесстрашно стоял один перед шеренгой целившихся в него солдат. Потом он удивился твердости и решительности ладного человека. Эта твердость и решительность внезапно укротили ярость Гудимы. В изумлении он хрипловато выдавил:

— Кто это будет?

— Арсений, — незамедлительно подсказали из свиты.

— А-а-а, — растерянно протянул Гудима и поспешно добавил: — В этого не стрелять.

Итак, что же успел сделать большевистский агитатор Арсений?..

…В первой половине февраля Михаил подал в институт прошение об освобождении его от занятий до начала следующего учебного года. Товарищи из партийного комитета настояли, чтобы он поскорее покинул Петербург. Оставаться на виду у властей, охотившихся за участниками январских событий, было опасно. Получив отпуск, он отправился по городам юга и центра страны с ответственным партийным поручением — агитировать за созыв III съезда РСДРП. Он побывал тогда в Екатеринославе, Ливнах, Петровске, во Владимире.

Завершив поездку, Фрунзе сделал попытку обосноваться в Москве. Однако и здесь аресты не были редкостью. Его решили направить в Иваново-Вознесенский промышленный район на подкрепление к старому подпольщику Ф. А. Афанасьеву, известному в партийных кругах по кличке Отец. Революционное движение рабочих в Иваново-Вознесенском крае заметно нарастало, и в пропагандистах и организаторах испытывалась большая нужда.