А Слободской: Среди эмиграции [Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920]

В связи с энергичными действиями и мероприятиями командования в Крыму, настроение населения Ялты немного улучшилось. В будущем оно колебалось в зависимости от хода событий на фронте.

В общем, настроение у всех было самое гнусное, в особенности это чувствовалось на улицах среди бездельничающей публики.

Разговоры: «записался… Моя очередь на поставку 78-ая, нас забыли… из Феодосии и Севастополя уже вывозят всех… Виза… Константинополь»… доходили до абсолютных абсурдов и небылиц.

В декабре 1919 г. или январе 20 г. весь город пережил небывалую панику.

Группа местных, или прибывших коммунистов однажды ночью расклеила по городу воззвание.

Проснувшимися утром властями прокламации везде были сорваны и уничтожены, но весть о том, что большевики в городе разнеслась с быстротой молнии.

Все население высыпало на набережную с целью узнать подробности «выступления большевиков» и тем самым быть в курсе «назревающих событий».

Между двумя знакомыми по этому поводу произошел следующий разговор:

— И черт меня дернул забраться в эту проклятую дыру — Ялту. Ведь это форменная ловушка. Приехали мы сюда, сидим и ждем, а чего ждем и сами хорошенько не знаем— Затем немного помолчав продолжал.

— Ведь какая наглость. Под самым носом у коменданта и почти-что у него в кабинете, развесить прокламации. Нет, батенька, теперь, или лови дельфина и на нем катись в Константинополь, или же распаковывай вещи и жди, пока придут большевики и тебя повесят.

Везде эвакуация, всех вывозят, а нас забыли. Если мы сами о себе не подумаем, и не напомним, то помяни мое слово, что нам конец…

Эта прокламация не к добру. Я читал ее собственными глазами и там ясно написано, что «бур-жу-ям наступил конец».

Страх увеличивался с каждой минутой.

Тихое пустынное море вселяло тревогу.

Следующая ночь прошла без сна и в ожидании «нападения» или «местного вооруженного восстания».

Через несколько дней комендант города, полковник Колчинский, бежал в Румынию на моторной шхуне.

В городе паника.

Неожиданно пришел пароход-гигант «Петр Великий». Пароход этот ожидался давно. Он должен был забрать тяжело больных и раненых и отправить их в Варну (Болгарию).

В середине января 20 года произошло очередное событие, и на этот раз на фронте ген. Слащева.

Пьянство, кутежи, взятки и прочие прелести тыла давно были предметом разговоров не только среди обывателей, но и на фронте.

С переходом ген. Слащева в Крым, и с переездом сюда штабов и учреждений, все это усилилось в еще большей степени. Меры, принимаемые Слащевым, помогали очень мало. Слухи говорили о растущем недовольстве на фронте, но этому мало кто придавал значение. Все были уверены в том, что ген. Слащев до выступлений не допустит.

Однако последующие события эту уверенность опровергли.

Восстание произошло.

Инициатором и вдохновителем его явился кап. Орлов.

Все, измученные и недовольные царившими «порядками» на фронте и в тылу, быстро начали объединяться вокруг брошенного лозунга: «мир и хлеб».

Правой рукой Орлова в этом выступлении был Дубинин — личность бесцветная, ничем себя не проявившая.

Кап. Орлов направился из Перекопа в Симферополь. Здесь арестовал в городе добровольческую власть и назначил новую из своих приверженцев. На вокзале арестовал в поезде штаб ген. Слащева, но затем по настоятельному требованию Севастополя — освободил.

Ген. Слащев ни в какие переговоры с Орловым вступать не желал и требовал безусловной сдачи, гарантируя всем восставшим жизнь.

Между прочим, в ряде требований кап. Орлова был пункт, которым он ставил условие смены главного командования в Крыму и назначения ген. Врангеля.

Врангель в это время находился в ссоре с Деникиным и был в опале.

Открыто и прямо встать на революционный путь Орлов или не умел, или боялся. Между прочим, эта половинчатость в его выступлении его и погубила и безусловно затянула гражданскую войну почти на два лишних года.

Пойди Орлов прямо и твердо со своим лозунгом «мир и хлеб» и без всяких оговорок о смене командования — весь фронт в Крыму был бы брошен, так как ликвидационное настроение к этому моменту достигло своего апогея. Для мены же Деникина на Врангеля никто не хотел тратить силы.

Если не изменяет память, то в это же время герцог Лейхтенбергский, опираясь на монархические круги, устроил очередное монархическое выступление.

Без всяких «особых потрясений» герцог Лейхтенбергский был арестован, а Симферополь, где он выступил, освобожден от его сил.