Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Последние еврейские дома в Захарино были снесены в начале 80-х годов, когда строили дорогу. О том, что на месте поля было местечко, можно догадаться, увидев вросший в землю фундамент дома, скрученную металлическую изгородь (может быть, это была ограда еврейского кладбища).

Жителей расстреливали не только в Захарино, но и в Хиславичах, в Первомайском (по словам смоленского краеведа Иосифа Цынмана). В числе расстрелянных была и жена двоюродного брата Б. А. Максимова. Звали ее Маня, девичья фамилия — Драгилева. У нее было двое маленьких детей, Кира и Фридрих. Они приехали на лето из Ленинграда. Маня обратилась к переводчику в немецкой комендатуре, бывшему учителю немецкого языка, ботаники и географии Евгению Владимировичу Ржецкому с просьбой спасти ее детей.

Он действительно их спас. После войны на Ржецкого донесла его бывшая ученица Баранова. Его арестовали и отправили в сталинский лагерь как пособника фашистов. Рассказывали, что в лагере он объявил голодовку и умер. Среди местного населения считалось, что он спас нескольких евреев. Сейчас Кира и Фридрих живут в Санкт-Петербурге, приезжают иногда к месту расстрела матери.

В. М. Сорина

Дорогой товарищ Илья Эренбург!

Я прочитала Вашу книгу «Война», отзыва я о ней давать не буду, скажу только, что она заставила меня вновь пережить уже раз ужасно пережитое. Об этой книге я написала своему мужу на фронт. Он мне ответил, что не только читал Вашу книгу, но и познакомился с Вами в г. Вильно, и Вы интересовались историей моего спасения. Я хочу Вам изложить эту историю, и если она будет полезной крупицей в общий вклад борьбы против фашистов, я уже буду счастлива. Если же мой материал окажется непригодным для Вас в силу всяких обстоятельств, то прошу извинения. В этом, может быть, я не буду виновата, но намерения мои самые благородные. Я не писатель, и мне трудно изложить материал так, как это нужно, однако это дело поправимое. Для этого есть особые люди, и к ним я обращаюсь. Еще прошу извинения за почерк, я не умею красиво писать, отпечатать материал негде, в районе не осталось ни одной пишущей машинки. И последнюю мою просьбу убедительно прошу исполнить. Годен или не годен будет мой материал, а ответ, пожалуйста, дайте. Пусть это будет горькая действительность, но она лучше, чем ожидание и неизвестность. Знаю, что Вы перегружены, но ответа жду. Желаю здоровья и долгой жизни.

* Неизвестная Черная книга: Свидетельства очевидцев о катастрофе советских евреев (1941–1944). — Иерусалим — Москва, Яд Ва-Шем ГА РФ, 1993.— С. 390–402.

В моем рассказе я очень многое упустила. Все это очень трудно описать. Рассказать было бы легче. Да и вообще не все можно записать, что можно устно передать. Мне трудно описать настроение, переживания, отклики и так далее, что было бы для Вас важно. Может, что для Вас неясно, пишите мне, я постараюсь пояснить и пополнить, может быть, Вам сможет оказать какую-нибудь помощь мой брат.

Летом 1941 года началась страшная война с людоедами. Смоленск бомбили 5–6 раз в сутки, во всех концах пылали пожары. Город поливается огнем сверху, дни и ночи проводятся в тревоге.

28 июня остаюсь без крова и я. Дом горит. Первый удар врагом нанесен. Где найти убежище и временный покой? Вспоминается старое, захолустное местечко Захарино Хиславичского района. Там живет сестра моего мужа (моя золовка) Рася Миркович. Уезжаю с детьми туда. Муж остается в Смоленске и в случае чего обещает меня увезти. Но получилось совсем не так. 10-го июля я получила от мужа телеграмму, он призван в Красную Армию. Через шесть дней, то есть 16-го июля, в Хиславичи уже вошли немецкие войска. Люди уходили, бежали от урагана смерти. Я с горечью на них смотрела. У меня было трое деток в возрасте от 1 года до 8 лет и 300 рублей. Уговаривала я золовку, ее мужа Моисея (у них были все взрослые: была дочь Лиза, 20-ти лет, и мальчик 15-ти лет) уйти, но Моисей мне сказал: «Я со своего насиженного места никуда не пойду и никого не пущу, ты можешь уходить. Не может быть такого положения, чтобы немец стрелял всех евреев без разбора». Он был богат и авторитетен в местечке. Глядя на него, никто из Захарино не тронулся в путь. Несколько раз я собиралась уходить, но мне представлялась картина, как я своих малюток теряю поодиночке на каждой станции. Вот я сажусь в вагон, не успеваю посадить всех детей, поезд трогается, и на перроне остается мой ребенок. Он плачет, а поезд меня увозит. При этой мысли я теряла силу и волю и решила умереть, но умереть вместе со своими детьми. Я хорошо знала, что остаюсь на смерть, потому что я — еврейка, потому что мой муж — коммунист.