Виктор Буганов - Мир истории - Россия в XVII столетии

Другие современники передавали слух: царь-де Федор Иванович, отходя сего света, завещал престол, правда, только устно, Федору Никитичу Романову, Последнего в народе знали как доброго и ласкового боярина, человека любознательного и щеголеватого.

Михаила Романова считали подходящим в цари и знатные бояре. Федор Иванович Шереметев писал о том одному из князей Голицыных: «Миша Романов молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Бояре полагали, что новый государь, даже когда войдет в возраст, будет добрым и кротким, поскольку, как и царь Федор, отличается умственной и физической слабостью. «Хотели, — по словам В. О. Ключевского, — выбрать не способнейшего, а удобнейшего».

Хотя Романов стал царем по воле Земского собора — органа сословного представительства, его, как и предшественников, быстро начали рассматривать как «богоизбранного» государя, получившего власть от «прародителей своих» — представителей династии Рюриковичей. Избрание первого Романова стали выдавать за проявление божественной воли. Так прямо говорили специально изготовленная при дворе «Грамота утвержденная об избрании на российский престол царем и самодержцем Михаила Федоровича Романова» и «Новый летописец» — памятник официального летописания той поры, Во всем этом традиционная феодально-монархическая идеология XVII века полностью продолжала традиции предшествующих столетий.

Те же мысли продолжают развивать в официальных актах и летописных сводах, публицистических и исторических сочинениях в течение всего столетия. В «Истории о царях и великих князьях земли Русской» (60-е годы) дьяк Федор Грибоедов, предок поэта — современника Пушкина, пишет о преемственной связи Романовых с Рюриковичами, о царе Грозном — «прадеде» Алексея Михайловича. Тем самым Романовы в его изложении — представители непрерывной династической линии, идущей от Владимира 1 Святославича, великого князя киевского, «сродника Августа, кесаря римского». Сам царь Алексей, сын Михаила Федоровича, был убежден в божественной природе своей власти: «Бог благословил и предал нам, государю, — писал он боярину князю Г. Г. Ромодановскому, — правити и разсуждати люди своя на востоке и на западе, и на юге, и на севере вправду. И мы божия дела и наши, государевы, на всех странах полагаем, смотря по человеку».

В тех редких случаях, когда царь являлся народу, он поражал тех, кто это видел, своим великолепием — богатыми одеждами и каретами, разодетой свитой и многочисленной охраной. Иностранных дипломатов, которых царь принимал в Грановитой палате Кремля, удивляли торжественный и таинственный московский церемониал, великолепие и богатство помещения с его роскошным убранством, важность и строгость обычаев; больше же всего — личность царя, неподвижного и недосягаемого, аки бог в горних пределах, его пышный нескончаемый титул, который полагалось произносить полностью, без малейшего пропуска, чтобы (не дай бог!) не допустить умаления чести государевой и тем самым государственной, российской.

Согласно закону преступление против личности государя, «государевой чести», словом или делом — это преступление против государства. И то и другое принадлежало к категории «государева слова и дела» — наиболее тяжкого вида преступления, которое каралось самым беспощадным образом. Если кто-либо по забывчивости или небрежности появлялся на царском дворе с пищалью или луком, его наказывали батогами и на неделю сажали в тюрьму. Если же обнажал это оружие в присутствии царя-батюшки, виновному отсекали руку. Наконец, за убийство или ранение человека в присутствии высочайшей особы ослушника лишали жизни. За «поносные слова» в адрес государя, «бунтовские замыслы» и прочее следовали столь же устрашающие, жестокие кары.