Владимир Айзенштадт - Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

Об этих певцах-любителях рассказывает и одно из писем Ф. Листа (от 10 марта 1838 г.), опубликованное в его «Путевых письмах бакалавра музыки»: «Чудеснейшие гармонии поднимаются к моему окну: три дивных голоса поют без сопровождения трио из „Вильгельма Телля“ (Россини). Я осведомляюсь, кто эти великие артисты, и узнаю, что это графы Бельджойозо, проведав о моем пребывании в Белладжо, пришли дать мне серенаду. Итак, я должен поспешить поблагодарить их и побудить продолжать пение. Я еще не слышал ничего подобного этим трем, доносимым водой, голосам, поднимающимся и теряющимся в сияющей звездами ночи».

Встречался Глинка и с ними, и с высокопрофессиональными мастерами.

«Г-жа Фодор-Мейнвиель (просто Федорова)… превосходно пела и выделывала трудные пассажи так ловко и свободно, как в Берлине немки вяжут чулки во время разных представлений, не проронив ни одной петли. Она очень часто пела с Ивановым… требуя от него непринужденного, мягкого и отчетливого исполнения… Я Nozzari [учителю пения Иванова] и Fodor обязан более всех других маэстро моими познаниями в пении…

Наззари и Фодор в Неаполе были для меня представителями искусства, доведенного до высшей степени совершенства [nec plus ultra (лат.)], – они умели сочетать невероятную (для тех, кто не слыхал их) отчетливость с непринужденною естественностию (grace naturelle), которые после их едва ли мне удастся когда-либо встретить…» [с. 48].

Но не все в Италии он принимает на «ура»: «Не говорю о Рубини, даже в пении Пасты было не без некоторого рода претензии на эффект».

«До конца дней своих Глинка понимал, что итальянщина, как гастролировавшее по всему миру мастерство и, главным образом, умение эффектно… уснащать пение руладами, весь этот фейерверк – это одно, а вот волнующий до глубины души голос, как выявление души человека, это все-таки итальянцы первые сумели сделать достоянием всей Европы. Вот чего искал Глинка», – писал о нем академик Асафьев [175].

Внимание Глинки не ограничивалось лишь вокалом. «Мои занятия в композиции считаю менее успешными, – читаем в «Записках». – Немало труда стоило мне подделываться под итальянское sentimento brillante [блестящее выражение чувства (итал.)], как они называют ощущение благосостояния, которое есть следствие организма, счастливо устроенного под влиянием благодетельного южного солнца. Мы, жители Севера, чувствуем иначе, впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу. У нас или неистовая веселость, или горькие слезы. Любовь, это восхитительное чувство, животворящее вселенную, у нас всегда соединена с грустью. Нет сомнения, что наша русская заунывная песня есть дитя Севера, а может быть, несколько передана нам жителями Востока…» [с. 57].

В Италии Глинка и сам сочиняет романсы: на итальянские стихи – «О, если б ты была со мною», на стихи Жуковского – «Победитель», еще несколько ярких романсов, но ни один из них не отражает так непосредственно его итальянских впечатлений, как «Венецианская ночь» на стихи Ивана Козлова. Еще до его отъезда за границу эти стихи в России исполнялись на мотив венецианской баркаролы. 19 июля 1825 года Пушкин писал из Михайловского Плетневу, для передачи Козлову, о таком их исполнении Анной Петровной Керн. И знакомые эти стихи здесь, в Италии, легко ложились на музыку.

Но: «Все написанные мною в угождение жителей Милана пьесы… убедили меня только в том, что я шел не своим путем и что я искренно не мог быть итальянцем» [с. 57].

Он четко слышит национальный колорит музыки и понимает, что написанное им только похоже на настоящую итальянскую музыку, а не является ею.

Академик Б. В. Асафьев как бы подвел итог этому периоду в жизни и творчестве М. И. Глинки: «Вокальная роскошь Россини, его блеск и юмор сочетались с эмоциональной струей волнующих мелодий страстного Доницетти и чувствительного Беллини… Группа выдающихся певиц и певцов была к их услугам… Эти чуткие артисты переводили безмятежное наслаждение, внушаемое итальянской оперой, в волнующие образы сентиментализма и романтический пафос» [176].

Наконец Глинка покинул Италию, но дорога из Италии домой оказалась долгой. Сначала была Австрия, Вена.

В Вене, «наслушавшись Ланнера и Штрауса, – записывает Глинка, – не раз пытался сочинять и помню, что тогда изобрел тему, послужившую мне для краковяка в „Жизни за царя“…».

Потом Германия.

В Берлине, через учителя пения Тешнера, Глинка познакомился с Зигфридом Деном, автором статей и музыкально-теоретических трудов, хранителем музыкальной Королевской библиотеки. «Бесспорно первый музыкальный знахарь в Европе», – характеризует его Михаил Иванович. О Зигфриде Дене ему говорил, еще в России, кн. В. Ф. Одоевский.