Владимир Айзенштадт - Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

В сборнике «Венок Белинскому», выпущенном в 1924 году, прослеживается влияние этой драмы Раупаха на первую редакцию юношеской драмы В. Г. Белинского «Дмитрий Калинин».

Несмотря на то что Раупах с 1822 года жил уже в Германии, его имя было занесено в список лиц, причастных к 14 декабря 1825 года. Его обвинили в воспитании молодежи в антимонархическом духе и внушении вольнолюбивых мыслей участникам восстания…

Курс краткой всеобщей истории и статистики читал в пансионе Константин Иванович Арсеньев – историк, статистик, географ, профессор Петербургского университета, впоследствии академик. Историк Петербургского университета В. В. Григорьев пишет, что за Арсеньевым, «кроме трудов его по всеобщей истории и отечественной статистике, есть заслуга перед Россией и человечеством, какая редко может выпасть на долю смертного: разумеем то влияние на дело упразднения крепостного права, которое имел он через учеников своих, взращая в душах их мысль о его осуществлении» [161].

Константин Иванович Арсеньев

Он был участником литературных сред у П. А. Плетнева и петербургским знакомым А. С. Пушкина.

Преподавателем естествознания в пансионе был Яким Григорьевич Зембницкий – ботаник, минералог и очень обаятельный человек, с которым у М. И. Глинки сложились прекрасные отношения. В своих «Записках» композитор пишет о себе: «Естественные науки, в особенности зоологию, любил страстно. Еще до пансионата я начал замечать дивное разнообразие естественных произведений. В самый год отъезда из деревни в Петербург у меня уже летали птицы в комнате, а когда мы жили у Калинкина моста, над мезонином, где я был помещен… в большом чердаке, мезонину принадлежавшем, разведены были разного рода голуби и кролики, которые там превосходно водились. Более же всего способствовали развитию страсти моей к зоологии посещения нами Кунсткамеры под руководством профессора Зембницкого, который объяснял нам предметы» [с. 16]. Кунсткамера – это первый в России естественный музей, основанный еще Петром I.

Очень тепло вспоминает Глинка Ивана Екимовича Колмакова: «…Наш добрый подъинспектор Иван Екимович Колмаков был нашим утешением, когда он появлялся, мы всегда приходили в веселое расположение…

Науки были для И. Е. истинным наслаждением – господствующею страстию. Он все знал все помнил, охотно заступал место непришедшего профессора и объяснял любому воспитаннику по малейшему намеку все…

По окончании курса И. Е. был любимым и всегда забавным нашим собеседником. В пансионате с его помощью я читал отрывки из „Превращений“ Овидия, и ему первому обязан знакомством с латинской литературой» [с. 14–15].

Очень интересной личностью был инспектор пансиона Андрей Андреевич Линдквист. Один из соучеников Глинки, впоследствии известный деятель украинской культуры, историк, писатель и музыкант-любитель, Николай Андреевич Маркевич, оставил интересные воспоминания о пансионе и людях, с которыми он встречался: «Инспектором был Андрей Андреевич Линдквист, соученик и почти однолеток, тремя только годами моложе бессмертного Шиллера, с которым сидел даже на одной скамье. Он роста был большого, парик с коком похож был на старинный соусник; углы рубашечного воротника торчали почти до глаз; поворачивался он всем телом; ходил в сапогах скрыпучих, медленно, не ворочая ни вправо, ни влево головою… говорил отрывисто, громко, грозно, лаконически и постоянно держал указательный палец правой руки на губах. Он показался мне очень страшным. Когда он учился с Шиллером, он перепрятывал его „Разбойников“, если приближался к столу начальник. А Шиллер писал эту бессмертную трагедию за школьным столом. Это мне сам Линдквист рассказывал… Это был благородный и добрый человек, прекрасный ум, прекрасное сердце, под личиною шероховатою и даже жесткою» [162].

После окончания пансиона Глинка поселился неподалеку от Линдквиста, так как его отец хотел, чтобы Михаил служил по Иностранной коллегии, а Линдквист был одним из сотрудников редакции «Journal de St.-Petersbourg» и, как пишет Глинка, «мог быть мне весьма полезен, познакомив меня с французским дипломатическим языком. Плохо, однако же, шли наши занятия, – мне этот язык, вовсе не поэтический, казался чем-то диким и никак не входил в голову» [с. 18].

Со старшим сыном Линдквиста 14 декабря 1825 года Глинка побывал и на Сенатской площади. Вот как он сам описывает это событие: «Декабря 14 рано утром зашел к нам старший сын Линдквиста… мы пошли на площадь и видели, как государь вышел из дворца. До сих пор у меня ясно сохранился в душе величественный и уважение внушающий вид нашего императора. Я до тех пор никогда не видал его. Он был бледен и несколько грустен; сложив спокойно руки на груди, пошел он тихим шагом прямо в середину толпы и обратился к ней со словами: „Дети, дети разойдитесь!“. Мы пробыли на площади несколько часов; потом я, вынужденный голодом (ибо не завтракал), отправился к Бахтуриным. Может быть, это, по-видимому, не важное обстоятельство спасло меня от смерти или увечья; вскоре раздались пушечные выстрелы, направленные против мятежников» [с. 26].