Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Вольтер точно знал, где европейцам следует искать модели более просвещенного правления — в Китае. Там, настаивал он, они смогут найти действительно мудрого деспота, который правит, консультируясь с рационально мыслящими государственными служащими, и воздерживается от бессмысленных войн и религиозных преследований. Они также найдут там конфуцианство, которое (в отличие от христианства) было верой разума, свободной от суеверий и глупых легенд.

Вольтер не был вовсе не прав, поскольку китайские интеллектуалы действительно уже бросили вызов абсолютизму за столетие до его рождения. Книгопечатание позволило создать там даже еще более широкий круг читателей для пропаганды новых идей, нежели в Западной Европе. Кроме того, возродились частные академические учреждения. Академия Дунлинь, самая знаменитая из них, выступала против вышеупомянутых «позорных явлений» даже еще более решительно, нежели Вольтер. В 1630-х годах ее директор поддерживал идею самостоятельности и настоятельно советовал ученым искать ответы на вопросы посредством собственных суждений, а не в старых текстах [180] Директор академии Чэнь Цзылун вдохновлялся доводами Ван Янмина, упомянутыми выше. . За критику минского двора один ученый за другим из этой академии оказывались заключены в тюрьму, подвергнуты пыткам или казнены.

Эта интеллектуальная критика лишь усилилась, когда власть в свои руки в 1644 году взяла победившая династия Цин. Сотни ученых отказывались работать на маньчжуров. Одним из них был Гу Яньу, государственный служащий низкого ранга, который так никогда и не сдал экзамены на чиновника высшего ранга. Он отправился на дальние окраины, подальше от бремени тиранов. Там он отверг метафизические мелочи, что доминировали в интеллектуальной жизни с XII века, и, подобно Фрэнсису Бэкону в Англии, попытался вместо этого понять окружающий мир путем наблюдения за материальными вещами, которые действительно делают реальные люди.

На протяжении почти сорока лет Гу Яньу путешествовал и заполнял свои тетради подробными описаниями из области сельского хозяйства, горного дела и банковского дела. Он стал знаменит, и ему стали подражать другие люди — в особенности врачи, которых ужасало их бессилие перед эпидемиями 1640-х годов. Собирая истории болезни конкретных больных, они настаивали на проверке теорий реальными результатами. К 1690-х годам даже император [Канси] провозглашал преимущества того, чтобы «изучать корень проблемы путем ее обсуждения с обычными людьми, и лишь затем ее решать» 48.

Интеллектуалы XVIII века называли такой подход каочжэн — «доказательное исследование». В рамках этого подхода отдавалось предпочтение фактам перед предположениями и делался акцент на применении методичных, строгих подходов к таким разнообразным областям, как математика, астрономия, география, лингвистика и история, а также на постоянной разработке правил оценки доказательств. Каочжэн сопоставим с научной революцией в Западной Европе во всем, кроме одного: в его рамках не была разработана механистическая модель природы.

Как и на Западе, восточные ученые зачастую были разочарованы, узнавая, что от прошлого времени они унаследовали уровень социального развития, равный примерно сорока трем баллам индекса, достигший «твердого потолка» (в их случае он был уже достигнут во времена династии Сун в XI и XII веках). Однако, вместо того чтобы отвергнуть базовую посылку о Вселенной, движимой духом (ци), и взамен вообразить Вселенную, функционирующую подобно машине, ученые Востока в основном предпочли обратиться к еще более древним и почтенным авторитетам, — к текстам древней династии Хань. Даже Гу Яньу интересовался древними надписями в той же мере, что и горным делом или сельским хозяйством; а многие из врачей, собиравшие истории болезни, использовали их в равной степени как для лечения больных, так и чтобы разобраться в медицинских текстах времен династии Хань. Вместо того чтобы перевернуть Ренессанс с ног на голову, китайские интеллектуалы предпочли второй Ренессанс. Многие из них были гениальными учеными, но вследствие сделанного ими выбора никто из них не стал Галилеем или Ньютоном.

И вот тут-то Вольтер был не прав. Он считал Китай моделью именно тогда, когда эта страна перестала ею быть, — фактически как раз тогда, когда некоторые из его соперников в европейских салонах начали приходить к прямо противоположному выводу относительно Китая. Хотя у них не было никакого индекса, который мог бы сообщить им, что социальное развитие Запада привело к уменьшению преобладания Востока, эти люди решили, что Китай вовсе не является идеальной просвещенной империей. Эта страна была скорее антитезисом всему европейскому. В то время как европейцы научились динамизму, разумности и творчеству у древних греков, а теперь превзошли своих учителей, Китай был страной, где время все еще стояло на месте.