Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Татьяна Львовна продолжает: «Лев Николаевич с большим интересом и восхищением рассматривал картины, но в тот период своей жизни он был далек от художественных интересов и старался, насколько возможно, опроститься. Поэтому он не пожелал взять эти картины себе и тут же подарил их мне. Я в то время училась живописи в Московской Школе Живописи и Ваяния, была увлечена искусством. Поэтому отцовский подарок очень восхитил меня. Я повесила картины в своей комнате и постоянно любовалась на них. И отец, заходя ко мне, часто обращал внимание на них и делал по поводу них свои замечания. Помню, что ему нравилось в старом Холстомере то, что художник сумел в замученном, искалеченном старике показать его породу. В молодом Холстомере он находил шею слишком тонкой и не вполне правильно поставленной».

Эти гуаши я и видел в Ясной Поляне у Татьяны Львовны, считаю, что она очень хорошо описала Холстомера, как его изобразил Сверчков, а потому мне остается лишь добавить, что среди всех художников один лишь он создал действительно два великих художественных образа, которые вполне отвечают гениальному литературному созданию Толстого. Это были произведения искусства, в которых со всей силой выразились талант Сверчкова и его проникновенное знание лошади. Художник дал действительный тип Холстомера, как его понимал Толстой.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что Сверчков, по-видимому, и сам был вполне удовлетворен созданными им художественными образами и повторял их, отнюдь не создавая новых образов Холстомера, ибо, по-видимому, считал раз сделанные вполне удачными, с чем, конечно, нельзя не согласиться. Два писанных маслом портрета этой лошади составляли собственность петербургского богача Елисеева. Сверчков также вылепил из воска замечательные по своей экспрессии модели Холстомера, они были раскрашены самим художником, но где теперь находятся все эти произведения, неизвестно. Наконец на закате своих дней Сверчков создал замечательное произведение, которое стало лебединой песней в его творчестве: большая картина, где центральной фигурой является Холстомер.

Картина изображает пастьбу табуна, в который попал под конец своей страдальческой жизни старый мерин. Он стоит одиноко, направо в углу картины, и невольно притягивает к себе внимание зрителя. Сверчков изобразил его таким, как описал его нам Толстой: наевшись до отвала травы, он задремал, брюхо его отвисло, ребра выдаются, уши беспомощно опущены, губа отвисла, он весь в побоях и пролежнях, масть его стала грязнобуропегой, с загрязненной репьями гривой, глубокими старческими впадинами над глазами, разбитыми и искалеченными ногами и жидким, вытертым хвостом. У ног мерина брошено седло, и поодаль табунщик Нестор закуривает свою трубочку. Нестор одет в казакин, туго подпоясан ремневым поясом с набором, и кнут его захлестнут через плечо. В этой фигуре Сверчков создал замечательный собирательный тип, согласный с изображением Толстого, – тип охотника-табунщика, которые ныне перевелись на Руси. Небольшая мочажина – топкая низина – протянулась от середины луга и теряется вдали. Караковая кобылка, балуясь, тянет из нее воду, и весь табун на рысях подходит к мочажине. Вдали за табуном виднеется верхом с высоко поднятым в правой руке кнутом второй табунщик Васька; налево на картине две замечательные по своей красоте кобылы: очевидно, молодая Атласная, которая по ходу щиплет травку, снимая лишь одни верхушки, и за ней, гордо подняв голову, бежит на рысях белая красавица кобыла; тут же спугнутый зайчонок, заложив назад уши, удирает во все лопатки. Впереди табуна идет старуха Жолдоба, и прекрасно переданы ее формы – старой, много пожившей и много жеребившейся матки. Вдали за рекой на чалой лошадке едет с мешками на мельницу мужичок, и шалунья бурая кобылка, отделившись от табуна, высоко подняв хвост султаном и оглашая задорным ржанием окрестную тишину, гордой рысью бежит ей навстречу. А вверху над табуном, в голубом небе, в кудрявых розовых облаках разгорается свет утренней зари и освещает еще несбитые луга, покрытые росой и паром, уходящие к реке ржаные поля и мелкий, но частый луговой кустарник. Таков сюжет этой замечательной картины.

Приведу здесь со слов жены Николая Егоровича рассказ о том, как в одну ночь Сверчковым была создана вся композиция этой картины. Однажды, проснувшись поздно ночью. Поликсена Владимировна увидела, что Николай Егорович еще не ложился. Испугавшись и подумав, что с ним что-нибудь случилось, она наскоро оделась и спустилась вниз, в мастерскую, где с вечера остался ее муж. И вот что она увидела: Николай Егорович сидел, задумавшись, перед мольбертом, с углем в руках, направо на столе лежала раскрытая книга и догорала лампа, а на мольберте стоял большой холст, на котором была уже закончена композиция табуна. Итак, Николай Егорович, читая повесть Толстого о пегом мерине и переживая давно минувшее, в одну ночь нарисовал своего Холстомера и в живописных образах увековечил нам лошадиные типы, созданные гением Толстого.