Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Кто живет на свободе, тот не имеет понятия о том, что такое страдание, а кто не был во внутренней тюрьме, тот не знает, что такое страх. Здесь находятся важные государственные преступники. У всех статьи, за которые можно получить высшую меру наказания, о чем заключенным не устают напоминать во время допросов. Дамоклов меч висит над головою каждого. Тут не увидишь не только веселого, но и спокойного лица, заключенные похожи на выходцев с того света, на тени, и дикий, животный страх читается во всех взорах. Здесь лежат, уткнувшись в подушку и судорожно рыдают. Здесь каждый день и больше всего говорят о расстрелах. Здесь неслышно мечутся по камере. Словом, здесь не только все ждут смерти, но уже как будто ощущают ее.

Надо иметь железные нервы, чтобы все это видеть и самому не поддаться тому же настроению. Горечь утраты, воспоминания, переживаемый позор, физические и моральные лишения, разорение и, может быть, гибель семьи – все, что так страшит человека, – все это меркнет и отступает перед ужасом, который охватывает при мысли о предстоящей вам насильственной смерти, о черной могиле где-нибудь на окраине заброшенного кладбища Москвы. Жизнь тут – стезя мученическая.

…Пусть читатель не подумает, что я создаю какую-то упрощенную теорию исправления у лошадей одних недостатков другими. Основываясь на своей практике, я боюсь лишь случать таких кобыл, которые имеют те или иные недостатки в резко выраженной форме.

Через косую и узкую щель щитов в нашу камеру дерзко врывалось солнце. Наступил праздник Святой Пасхи. На Страстной неделе стояли уже совсем весенние дни: дерзко свежий воздух мягкими, душистыми волнами проникал в форточку, которую мы держали открытой день и ночь. Природа уже праздновала свое обновление, а человечество готовилось встретить великий Христианский праздник.

Наконец он наступил. В Великую Субботу настроение у всех было какое-то сосредоточенно-важное и вместе с тем напряженно-углубленное. Каждый ушел в себя, почти никто не разговаривал, никто не интересовался обычными мелочами, и в камере было еще тише, чем всегда. Я уверен, что все чувствовали величие наступающего праздника, даже неверующие примолкли и поддались обаянию минуты. Мне казалось, что в камере, где были представители нескольких национальностей: русские, еврей, немец и англичанин – все думали о великих событиях, связанных с именем Христа.

В эту памятную для меня Пасхальную ночь, первую, которую мне пришлось проводить в тюрьме, я был настроен особенно грустно и молитвенно. Когда все улеглись, пришлось улечься и мне, хотя я знал, что не засну ни на одну минуту.

В полночь раздался первый призывный удар колокола с ближайшей колокольни, что на углу Мясницкой и Лубянской площади. Вслед за ним стали то смутно, то более явственно доноситься колокола других церквей, и ближних, и дальних, пока не слились в один протяжный, непрерывный звон. Я, сидя на своем топчане, глядел в окно. На дворе было еще совсем темно, теплый и влажный воздух врывался в открытую форточку. Я мысленно представлял себе московские улицы со спешащими людьми, переполненные церкви, молящихся, и на душе становилось грустно и легко. О многом я передумал в эту праздничную ночь, о многом вспомнил, многое словно вновь пережил.

Я все еще сидел на своем топчане и предавался этим сладостным мечтам, когда пасхальный звон еще так недавно первопрестольной Москвы, несшийся со всех сторон, заставил меня очнуться и оглянуться кругом. На дворе было темно, но уже чувствовалось приближение рассвета. В камере никто не спал, и этот торжественный звон, так ясно доносившийся с Мясницкой, встревожил всех. «Вот и встретили праздник…», – сказал со вздохом Бромлей. Хотя и шепотом, но все же мы стали обмениваться поздравлениями.

Утром за чаем к обычным порциям Трепке добавил по кусочку кулича и тем ознаменовал великий день. Мы его провели в грусти: невыразимо тянуло на волю, на простор широких и узеньких улиц Москвы, где сейчас кишмя кишит, гуляет и радуется народ, где так тепло и ярко светит солнце, где люди свободны, счастливы и довольны.

…Дав такого сына, как Тополь, Талочка тем самым выдвинулась в число знаменитых заводских маток современного коннозаводства, а потому подбор к этой кобыле должен быть сделан со всей возможной тщательностью. В бессонные ночи я немало думал об этой кобыле. Я мысленно перебрал лучших современных жеребцов, многое взвесил, всесторонне обдумал подбор и пришел к заключению, что Ловчий есть именно тот жеребец, к которому надлежит подвести Талочку.