Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Прибыв в Прилепы, ревизия незамедлительно приступила к «делу», и передо мною развернулась хорошо мне знакомая и столь отвратительная картина советских ревизий с допросами прислуги и служащих, с копанием в вашей душе, с очными ставками и прочим. Мне пришлось выдержать всю эту грязь, и как я ни был возмущен поступком бывшей моей жены, но в душе я был рад, что ее здесь нет, а главное, нет моей дочери [221]и она не видит, через какие я прохожу унижения Ревизия окончилась сравнительно скоро, и через неделю после этого я был вызван в Тулу на заседание коллегии РКИ, где должен был разбираться этот вопрос. Здесь постановили, что я являюсь законным владельцем картин; менее благополучно разрешился вопрос об остальном имуществе. Указав, что губмузей в свое время не произвел учета и тем самым допустил грубую ошибку, РКИ вынесла постановление создать комиссию, произвести учет имущества, выяснить, что мое, а что казенное. Я доказывал, что раз в свое время национализация не была сделана, то я являюсь собственником всех вещей. С этим не согласились.

Председателем комиссии была некая Коледвина, коммунистка, жена секретаря губисполкома, якобы работавшая в Губмузее, но в действительности только получавшая там жалованье. Это была дама губернского масштаба: она принадлежала к верхушке тульского коммунистического общества, а потому позволяла себе то, что рядовой член общества никогда бы себе не позволил. Мне определенно не повезло, худшего выбора и сделать было нельзя. В комиссию входили также представитель РКИ, малый неплохой, из крестьян одной из деревенек около Присад, и некий Федя (фамилию его забыл) из ГЗУ, по наружности бывший актер и горький пьяница. Оба были коммунистами.

Все, что связано с этим временем, все, что связано с моим бывшим имуществом, принесло мне столько горя, так печально окончилось для меня, что я обо всем этом вспоминаю с величайшим омерзением и стараюсь не думать. И сейчас я с трудом пишу эти строки, буквально выдавливаю из себя каждое слово, только бы дописать главу. Но дописать необходимо, а потому я пересиливаю себя. Буду очень краток и ограничусь сухим изложением хода событий, хотя это время и было исключительно богато разными эпизодами, преимущественно драматического характера.

Комиссия прежде всего стала проверять по описи картины, и тут оказалось, что номера на картинах не соответствуют номерам в описи. Это произвело на всех удручающее впечатление. И я сделал крупную ошибку – продолжал участвовать в проверке, а должен был поступить иначе: сказать, что опись составлял представитель Главмузея, отказаться от предъявления картин, затребовать из Москвы представителя Главмузея, который и должен был бы сдать картины по описи, а равно дать объяснения, почему номера не соответствуют описи. Вместо этого я взялся объяснять, почему номера не соответствуют описи: представитель Главмузея описывал картины по комнатам, а опись составлена по авторам. Я видел, что комиссия мне не верит и положение мое становится все более и более шатким. Картины были налицо, и комиссия не сомневалась, что тут подмены не было, но все же ревизия шла негладко и предвещала большие разговоры в РКИ. Когда же комиссия стала проверять по списку оставленные мне картины (сто восемьдесят две работы), ревизоров удивило, что на картинах есть номера и надписи «Прилепский музей». Я сам был удивлен, не знал, чем это объяснить и не мог дать удовлетворительного ответа. А дело оказалось очень просто: согласно распоряжению Троцкой, представитель Главмузея описал, взял на учет и пронумеровал в Прилепах все картины, затем сто восемьдесят две работы были выделены в мою собственность, а номера остались на подрамниках. Но я этого не знал и не смог дать объяснений. У комиссии создалось впечатление, что эти картины не были мною куплены, что я их забрал из музея. В глаза мне этого, конечно, не говорили, но я догадывался об этом. Затем комиссию привело в ужас большое количество картин, ни в одной описи не упоминавшихся. Я объяснил, что они были куплены после 1923 года. Однако я видел, что они мне не верят и готовят убийственный доклад.

Коледвина сначала дискредитировала меня в Туле, а потом по собственной инициативе отправилась в Москву, там поставила на ноги весь Наркомпрос и Наркомзем, все преувеличила в тысячу раз и прямо говорила, что в музее хаос, опись не соответствуют действительности, есть явные злоупотребления и меня надо отдать под суд. Эти ее выступления как раз совпали с разорением Прилепского завода, и коннозаводское ведомство со мной уже не считалось.