Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Следует, впрочем, заметить, что сибирские ямщики – народ наиболее зажиточный, но и рядовые крестьяне жили столь же привольно и почти столь же богато: держали много лошадей, скота, овец и птицы; во дворах стоял инвентарь: жатки, веялки, сенокосилки и сеялки. Амбары ломились от хлеба, и сам мужик имел веселый, сытый и довольный вид. Крестьяне здесь были вежливы, не угадывалось и следа уныния на их лицах, а о недовольстве в то время и речи не шло. Гостеприимство и радушие здесь было полное, и довольство виделось во всем: подадут на стол утку – она заплыла жиром; наставят всякой всячины – рыбы, сибирских пельменей, большие караваи белого хлеба, разных квасов, пива своей варки – и все очень вкусное и крепкое и в большом ходу у крестьян. За столом чисто и опрятно, так что приятно не только сесть за такой стол, но и посмотреть на него.

Мужик в Сибири коренастый, кряжистый, здоровый, сильный и упитанный. Черты лица скорее крупные, чем мелкие, движения медлительные и важные, бороды длинные и часто кучерявые. Что особенно бросилось мне в глаза, это достоинство, с которым держит себя здесь народ: не было и тени подхалимства, а наоборот, ясное сознание собственной силы. Словом, мужик в Сибири был особый и, главное, домовитый. Не отставали от отцов и сыновья: парни, на кого ни поглядишь, все как на подбор, один к одному: глаза ясные, румянец во всю щеку, так и пышет от них здоровьем. Кто из русских людей не знает и не помнит славных подвигов сибирских корпусов во время Мировой войны? А кто, как я, поездил по Сибири и видел этот народ у себя дома, для того эти подвиги понятны и вполне естественны. Бывало, сидя за столом и разглаживая заиндевевшую бороду, спросишь у хозяина: «Что, чалдон, [131]побьем мы немцев?». «Отчего нет?», – следовал ответ. И это звучало уверенно и гордо!

Я родился и вырос в деревне, люблю и хорошо ее знаю, долгое время вел хозяйство, а потому интересы деревни мне были всегда особенно близки и дороги. То, что я увидел здесь, в крестьянской Сибири, переполнило мое сердце не только радостью, но и величайшими надеждами. Великое будущее ждало Сибирь, а с ней и всю Россию. Именно такой я рисовал в своем воображении патриархальную Русь – деревню дедовских и прадедовских времен. Бодро, уверенно, весело и хорошо чувствовал себя русский человек, попадая в Сибирь, и перед его взором открывались совсем другие картины, нежели те, которые он рисовал себе дома, собираясь в далекую и страшную Сибирь!

Удивительно лихая и быстрая езда здешних ямщиков не только увлекательна, но и крайне своеобразна. В Сибири, где расстояния измеряются сотнями, а иногда и тысячами верст, где подъездных и железнодорожных путей почти нет, такая езда и такая организация ямского дела существенно необходимы, и без такой езды трудно себе представить жизнь сибиряка. Если мне, предположим, необходимо с ближайшей железнодорожной станции попасть в город Кузнецк Томской губернии, то я должен сделать на лошадях триста верст, ибо таково кратчайшее расстояние от станции до этого города. И такие расстояния здесь никого не смущают и не удивляют – к ним привыкли. Да, велика и грандиозна Сибирь! Потому и неудивительно, что ямщицкое дело организовано здесь блестяще, а ямщик является видной фигурой сибирской деревни. У сибиряков в каждом селе существуют так называемые вольные ямщики, они-то и везут путешественника или просто проезжающего от села к селу, или, как здесь говорят, от станции до станции. Мелькают, как в калейдоскопе, Сосновки, Берёзовки и Тарасовки, ямщиков Ермолаевых сменяют Чалдины, Чалдиных – Винтовкины и так далее, пока не кончится ваш путь. Сибиряки называют это ездой «по нашей веревочке», желая, вероятно, этим сказать, что все ямщики тесно связаны друг с другом и что езда идет гладко и без перебоев, словно по веревочке. Когда мне пришлось ехать по Сибири без команды, осматривая ли заводы или по своему делу, то я только диву давался, как лихо и быстро везли меня «по веревочке». Выйдешь, бывало, к повозке (здесь повозкой называют крытую кибитку-сани), полууляжешься в ней, под спину услужливый ямщик подоткнет подушки, укроет тебя «кошмой» (войлочная полость), сам заберется на облучок – и тройка выезжает со двора. Бочком, свесив на правую сторону ноги, сидит ямщик, туго натянув вожжи и зорко глядя на коренника. Чуть выехали со двора, ямщик загикал, закричал, ударил кнутом по лошадям, и тройка уже мчится по широкой сибирской улице. Такая езда по деревне, то есть во всю конскую прыть, считается обязательной для каждого ямщика и служит признаком особой удали. Вот уже гурьбой высыпали на улицу другие ямщики, чтобы посмотреть, как Моросейка Чалдин лихо валит на своей тройке, а мы уносимся вдаль, все вперед и вперед, подымая за собой облака снежной пыли. Мелькают крестьянские избы, выстроенные здесь в два порядка, мы выезжаем на поскотину – за околицу, дальше начинается бесконечная равнина снегов, которую сменяют леса, горы и реки, а потом опять без конца тянутся все те же снежные равнины, где-то на горизонте сливаясь с холодным оранжево-красным или фиолетово-синим сибирским небом. Без устали гикает, кричит, гонит лошадей ямщик, мы едем то крупной рысью, то вскачь, то опять переходим на рысь, и версты, десятки верст незаметно летят одна за другой. Вот мы проехали полпути, и ямщик переходит на шаг; коренник устало мотает головой, пристяжные на ходу хватают снег, а ямщик поправляет тулуп и уже подбирает вожжи. Передохнули кони, оправился ямщик – и мы опять летим по снежной равнине… Вдали покажется наконец деревня, во всю прыть своих усталых коней влетает ямщик в село и лихо подкатывает к ямской избе. Мигом закладывают новую тройку, новый ямщик взбирается на облучок, кони нетерпеливо топчут копытами снег и гремят бубенцами, а хозяйка тем временем поит вас горячим чаем с кренделями и расспрашивает про городские новости. Много своеобразной прелести и красоты в этой лихой троечной езде, и кто поездил по Сибири, едва ли когда-нибудь это забудет.