Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Рассказав о замечательнейшем в нашем поезде и боясь, чтобы рассказ мой не показался слишком длинным, даже, наконец, скучным, удовольствуюсь упомянуть еще вкратце, что, по моему счету, весь поезд состоял из 25 больших женских и 36 таких же мужских саней. Перед самыми небольшими было, по крайней мере, по шести лошадей. Ряд, следовательно, выходил порядочно длинный, почему и приказано было десяти унт. – офицерам гвардии, посаженным на коней, разъезжать постоянно для наблюдения за порядком. Остальные сани, о которых я не упомянул, были устроены, как наши и большая часть названных выше, только были одни больше, другие меньше. (Всех лучше расписан и вообще красивее других был ботик ген. – фельдцейхмейстера Брюса). Они ехали позади нас в том же порядке, разумеется, пока доставало женских саней. Сперва следовали всегда мужские, потом женские сани, и так далее. Маски в тех и в других были очень разнообразны и некоторые из них особенно хороши; так, напр., офицеры гвардии, одетые латниками, здешние Английские купцы в костюме Английских скаковых ездоков, Немецкие купцы, переодетые Ост-Индскими мореходами, и многие другие. Молодые дамы, большею частью, были одеты Испанками, скарамушами, крестьянами, пастушками и т. п., пожилые же преимущественно имели старинные Русский и Польский костюмы, как более теплые и покойные для них. Самые последние большие сани поезда были сделаны, как обыкновенные колбасные повозки (Wurstwagen); в них сидело 8 или 10 слуг князя-папы, которых император содержит и одевает для него и которые все до того заикаются, что иногда в четверть часа едва могут выговорить одно слово. Несмотря на то папа ни в каком случае не смеет заменять их другими, и это одно из величайших его мучений. Они носят длинные красные кафтаны и высокие, к верху совершенно заостренные шапки. После этих почтенных господ ехал один и в очень маленьких санках г.-м. Матюшкин, который, в качестве вице-маршала маскарада, заключал поезд. Он был одет Гамбургским бургомистром и делал свое дело очень хорошо. В таком порядке мы ехали до первых Триумфальных ворот, воздвигнутых, как сказано, одним богатым Русским, по имени Строгановым, который и угощал в особо построенном там доме, пока снимали верхния мачты и паруса с императорского корабля (он иначе не проходил в арке, почему и в одних из городских ворот, через которые нам непременно следовало ехать, срыли землю слишком на три локтя). Так как комнаты в этом доме были очень малы, то туда, кроме придворных и нашей группы, попали немногие или почти никто; остальные должны были между тем мерзнуть. Отсюда мы проехали на большую площадь (Красную), где оставались несколько времени, потом сделали конца два по Кремлю, но корабль императора остановился на площади, потому что по величине своей не мог пройти в ворота. Эта прогулка продолжалась почти до 5 часов вечера, после чего все получили позволение отправиться по домам.

(1722 г.). Февраля 18. Часов в пять после обеда мы поехали на одно из вновь учрежденных собраний, назначенное на сей раз у т. с. Матвеева, бывшего послом в Гааге, человека весьма любезного. Гостей было еще немного, они скоро мало-по-малу съехались. Пока их не собралось еще столько, чтобы начать танцы, гр. Матвеев и дочь его, Румянцева, водили нас в свою небольшую домовую часовню, которая необыкновенно хороша и богата образами, серебряными вещами и другими украшениями. Потом они провели нас в залу, где должно было танцевать; она также необыкновенно хороша, украшена разными любопытными картинами и притом очень велика. Между многими редкими и замечательными картинами граф показывал нам портреты умершей жены своей, которая в молодости слыла совершенною красавицею, и дочери своей, теперешней г-жи Румянцевой, когда ей было не более года или двух лет; она изображена почти нагою, но сделана прекрасно. В средине залы висела превосходная люстра, на которой было зажжено по крайней мере 20 толстых свечей, дававших, вместе с другими свечами, расставленными пирамидально на нижних окнах, большой свет. Когда гостей съехалось уже довольно, г-жа Румянцева пригласила его высочество танцевать с нею, чем и начался бал. После того герцог танцевал с ее сестрою (очень милою девочкою лет 12 или 13). В этот вечер наши кавалеры и я танцевали очень много, потому что Румянцева, как женщина весьма любезная и образованная, выбирала нас преимущественно перед другими и всячески отличала. Скажу здесь вкратце, что такое эти ассамблеи и какие при них соблюдаются правила. Они устроены на манер Петербургских, которые, по именному повелению императора, бывают ежегодно зимою. Во-первых, они распределяются между всеми вельможами, но без соблюдения особенного порядка или последовательности; здешний комендант спрашивает или его величество императора (когда он бывает здесь), у кого он прикажет быть собранию, или самих вельмож, когда и как им удобнее, и затем, прежде нежели общество разойдется, объявляет гостям, где им собираться в следующий раз. В Петербурге это делает обыкновенно генерал-полицеймейстер. Прийти на ассамблею имеет право всякий. Во-вторых, хозяин не должен никого ни встречать вне комнаты, ни провожать, хотя бы то был и сам император. В-третьих, в комнате, где танцуют (если есть место, или в ближайшей к ней), должны быть приготовлены: стол с трубками, табаком и деревянными лучинками (которые употребляются здесь вместо бумажек, для закуривания трубок) и еще несколько других столов для игры в шахматы и шашки; но карты на ассамблеях не терпятся и не подаются. В-четвертых, хозяин, хозяйка или кто-нибудь из домашних открывают танцы, после чего, смотря по месту, одна или две пары могут танцевать менуэт, Англез или Польский, по желанию; в менуэте однако ж соблюдается правило, что его может начинать не всякий, а только тот кавалер или та дама, которые, протанцевав менуэт, снова танцуют его, выбирая уже кого хотят, и так идет по порядку, все равно, танцевала ли одна пара или несколько пар. Если же танцующие хотят после менуэта танцевать Англез или Польский, то объявляют об этом, и тогда кавалеры, желающие участвовать в танце, выбирают себе дам; но дамы не выбирают кавалеров, предоставляя это обыкновенно последним. В-пятых, всякий имеет свободу делать, что хочет, т. е. может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе, по желанию, вина, пива, водки, чаю, кофе, и сейчас получает требуемое. Но хозяин не обязан, да даже и не смеет, принуждать гостей пить или есть, а только может сказать, что имеет для угощения, и затем предоставляет им полную свободу. В-шестых и в последних, собрания эти, начинающиеся около 5 часов, продолжаются не далее 10, и тогда все должны разъезжаться по домам. Что мне не нравится в этих ассамблеях, так это, во-первых, то, что в комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке, и, во-вторых, то, что дамы всегда сидят отдельно от мущин, так что с ними не только нельзя разговаривать, но не удается почти сказать и слова: когда не танцуют – все сидят, как немые, и только смотрят друг на друга.