Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

Совпадение это или нет, но происшедшая наша фамильная трагедия напрочь отодвинула смерть великого Вольфганга Амадея.

Почему смерть Моцарта скрыли, словно позор, вместо того, чтобы обставить торжественно, как кончину великого мастера или вельможи? Ведь в обычаях нашей эпохи, венцы умели хоронить с помпой. А тут фигурирует некая узкая группка лиц, даже не дошедшая до безымянной могилы. В этом-то всеобщем умолчании (похожем скорее на заговор), которое окружало тайну загадочной смерти молодого и знаменитого композитора, а затем последовавшие за этим не менее загадочные похороны и погребение, и зарыта пресловутая собака.

Да, герр Дейм-Мюллер, вопреки той лжи, которую Констанция поведала свету, я дважды виделась с Вольфгангом. Я приходила в квартиру к Моцартам беспрепятственно, вплоть до его смерти. Первая встреча прошла за две недели до кончины великого композитора. Констанция с Зюсмайром были на лечебных водах в Бадене. Моцарт оставался по сути один — служанка Леонора или, как он ее называл, фрау Лорль не в счет. Я только повстречала у Вольфганга доктора Николауса Клоссета, который, оказывается, методично посещал слегшего от недуга маэстро.

Если в июле 1791 года Вольферль жаловался на боли в пояснице, слабость, депрессии, обмороки, крайнюю раздражительность, боязливость и неустойчивость настроения, то в ноябре у него был уже целый букет: рвота, общий отек, дурной запах, жар. Несмотря на это, Моцарт записывал музыку на нотную бумагу и был работоспособен до последнего момента. Эпизодически приходила свояченица Моцарта Зофи Хайбль, она сшила со своей мамашей Цецилией Вебер для Моцарта специальную ночную сорочку, так как он не мог поворачиваться в постели, — его тело, а также руки и ноги опухли.

Я не узнала Вольфганга, он плохо выглядел; лицо маэстро стало совсем бледным; его мучили головные боли. Но по его печальным глазам были видны таящиеся в душе порывы любви, которые с трудом пробивались сквозь измученную болезнью оболочку его несчастного тела.

Какое это было счастье — видеть его. Как я любила его изумленные большие глаза, крупный упрямый нос и пухлые губы. Как я люблю его поныне. Мы провели в той громадной комнате его дома бесконечно короткую ночь. Это был предрассветный час, самый темный в ночи. Я взяла его за руку и погладила лоб. Он улыбнулся, и в этой улыбке я увидела, что происходит, когда страсть вступает в пределы смерти. Она не умирает, она лишь превращается в некую тончайшую субстанцию, полную света жизни.

Он поведал мне о том, чего хотели от него те, кто точно рассчитал час его смерти, — они являлись ему то на улице, то приходили ночью, прямо домой. И именно в те моменты, когда у маэстро начиналась обморочная лихорадка. Они пообещали вернуть ему жизнь и исполнить все его желания, только он должен стать не тем, кто он есть. Вольфганг в гневе выгнал их вон, а потом он рассказывал мне, плача навзрыд, не обращая внимания, что кто-то услышит его. Он мне рассказывал сквозь слезы, стоявшие в глазах, что жизнь начиналась так прекрасно, что он еще недавно был полон новых задач и свершений. Его «Волшебная флейта» открывала совершенно иные горизонты творчества, и вот у истоков этого нового парадиза, роскошества замыслов, была запущена испытанная машина смерти или попросту средневековая аптека, медленно, но верно убивавшая его изнутри, безжалостно руша материальную оболочку, изгоняя его душу вон. Вопрос времени: сколько продержится его бренное тело — несколько дней, неделю или месяц?

— Мария, нам нужно расстаться — прямо сейчас, немедленно, — глядя с любовью в глазах, сказал он мне. — Иначе этот черный вихрь закружит и поглотит тебя.

Не было ни горьких упреков, ни слов прощения. К чему они? Он с мольбой в голосе попросил только:

— Мария, держи язык за зубами и будь подальше. Ты сама сумеешь защитить себя своими достоинствами.

Но тут я решилась и сказала:

— Вольфганг, если у нас будет сын, то я назову его твоим именем.

Он как-то неестественно рассмеялся, затем так светло и тихо проговорил:

— Спасибо, милая Магдалена, ты меня окрылила, я — счастлив, и счастлив навсегда.

Потом умоляюще посмотрел на меня и тихо проговорил:

— Уходи, любовь моя, пожалуйста, а то я буду переживать за тебя и нашего, нашего сына.

Я не пролила ни слезинки. Я только молила Всевышнего, чтобы Он позволил мне быть рядом с ним в его последний час. Я знала, что мои молитвы будут услышаны. Бог не мог отказать мне в этом. Я отправилась домой и стала ждать.